Недавно я услышал из соседней квартиры, сквозь стену, слабый, но хорошо узнаваемый голос, которого я не слышал очень давно: Булат Окуджава. Я задумался, по какой причине вдруг зазвучала песня давно забытого барда, потом вспомнил, что как раз сейчас должен быть его столетний юбилей. Видимо, по телевизору шла какая-то передача о юбиляре.
Песни Окуджавы обычно считаются милыми и уютными, но на этот раз знакомое протяжное пение показалось мне тревожным. Так воет ветер в печной трубе, никакой уютности в этом нет. Это пение могло бы звучать в фильме ужасов перед появлением потусторонней силы, когда волнуются шторы при закрытых окнах, а стёкла внезапно покрываются инеем.
Окуджаву, удачно родившегося 9 мая, в годы перестройки пытались сделать одним из главных символов Победы. Военных песен у него действительно много, но мне они всегда представлялись несколько театральными, как будто их автор вовсе не воевал. И под маской советского солдата, и под маской комиссара в пыльном шлеме, и под маской кавалергарда, чей век недолог, он пытался сказать что-то свое. Со временем я узнал, что Окуджаве и в самом деле довелось повоевать считанные дни; быстро получив ранение, на фронт он уже не вернулся.
Я слушал и любил Окуджаву, будучи подростком. Потом я люто возненавидел его, когда он подружился с Гайдаром и Чубайсом, приветствовал расстрел и сожжение российского парламента в октябре 1993 года и оправдывал террориста Шамиля Басаева. Пожалуй, лишь теперь я могу говорить о нем без гнева и пристрастия.
Среди советских бардов за героизм, в том числе военный, отвечал не Окуджава, а Высоцкий. У него мы находим и Як-истребитель, и альпинистов, и трудовую доблесть шахтеров, и блатную (тоже по-своему героическую) романтику. Словом, его конек - необычный герой в необычных обстоятельствах.
У Окуджавы была другая специализация. Лучше всего ему удавалось воспеть маленького человека - типичного персонажа русской литературы, который в раннесоветское время был интересен прежде всего сатирикам, высмеивавшим мещанство. Окуджава стал одним из тех, кто вернул маленькому человеку право на сочувственное внимание общества.
У него тоже была своя романтика, но мирная и камерная. Романтика столичных переулков, часовых любви и синего троллейбуса. Его “московский муравей” был неловок в быту, не очень удачлив в карьере, зато был способен преданно любить женщину, склонную увлекаться “заезжими музыкантами”. Этот персонаж вообще норовил преувеличить свой возраст. “Век почти что прожит”, - поет Окуджава в 45 лет. С ним перекликается его ровесник Юрий Трифонов, который в том же 1969 году пишет: “Он думал о том, что еще не все потеряно, что тридцать семь - это не сорок семь и не пятьдесят семь и он еще может кое-чего добиться”. В самом деле, в те времена перед человеком довольно рано открывалась панорама всей его будущей жизни; эта “уверенность в завтрашнем дне” могла обернуться глухим отчаянием.
У Трифонова в прозе и у Окуджавы в поэзии в центре внимания один и тот же человеческий тип - средний столичный интеллигент, не бездарный, но и не хватающий звезд с неба, но если Трифонов к этому герою беспощаден, противопоставляя его бессмысленной запутанности в бытовых и семейных проблемах экзистенциальную напряженность войны, революции, то Окуджава его утешает, давая понять, что и в равнинном течении жизни есть свой смысл.
Своего “московского муравья” Окуджава предал в конце жизни, пойдя на поклон к тем, кто похоронил сотворенный им мир. “Взялись за руки” совсем другие друзья, ловкие, циничные и оборотистые, а простые интеллигенты, составлявшие основу окуджавской аудитории, - инженеры, ученые, учителя - оказались на помойке жизни. Их вытолкнули в реальный мир, даже не предложив две таблетки на выбор.
Оттого и зловеще звучат сейчас эти песни. Они вроде бы убаюкивают, но баюкать уже некого, люлька давно пуста. Целевая аудитория сначала была уничтожена социально, а потом и физически в основном вымерла. Ничего нового в этом духе не наросло: годы стабильности оказались для этого слишком недолгими. А песни Окуджавы стали экспонатами в виртуальном музее своей эпохи. По случаю юбилея можно сходить и в музей. Но жить среди этих экспонатов не стоит.