Ровно 252 года назад Екатерина II издала указ, мотивирующий иностранцев переезжать в Россию, чтобы они помогли поднимать экономику страны. Такие призывы иной раз раздаются и в наше время, да, правда, редко воспринимаются всерьез: ситуация с трудовой миграцией у нас и без того кризисная. “Солидарность” попробовала в связи с памятной датой вычленить несколько ярких страниц истории иммиграции иностранцев в Россию. На полный охват темы, конечно, не рассчитываем - ведь тогда начинать придется с Рюрика, который “вместе с домом и верной дружиной” и стал первым русским гастарбайтером, вернее, “высококвалифицированным иностранным специалистом”.
Недавно московские чиновники насчитали в российской столице 2 миллиона трудовых мигрантов - а это, ни много ни мало, одна шестая от официальной численности жителей столицы, которых в 2014 году насчитали 12 миллионов. Понятно, что в Москве людей в действительности больше, но и количество иностранцев-работников, очевидно, учтено приблизительно.
К слову, как тут не вспомнить закон, столь поспешно принятый на фоне крымских событий и упрощающий получение гражданства РФ иностранцами - носителями русского языка (под его действие де-факто подпадают жители всего бывшего Союза, владеющие русским языком на четвертом, высшем для иноязычного гражданина, уровне - с 8 тысячами слов в активном лексиконе и 20 тысячами в лексическом минимуме). В ряде стран СНГ закон вызвал ажиотаж: от желающих пройти языковую комиссию в надежде разменять свой паспорт на российский у русских консульств отбою не стало.
Впрочем, еще годом ранее глава Совета улемов (ученых-теологов) Всероссийского муфтията Фарид Салман выступил с резонансным предложением: “Наряду с предоставлением гражданства на общих основаниях необходимо ввести и целевое предоставление российского гражданства. Что я имею в виду? Все те, кто из жителей Средней Азии хочет получить российское гражданство по упрощенному порядку, должны иметь возможность его получить в обмен на поселение на территории Сибири и Дальнего Востока”.
Высказывание знатока ислама вызвало бурю в СМИ и блогах, хотя ничего принципиально нового, если вдуматься, господин Салман не предложил. А лишь воспроизвел методику, которую правители России на протяжении нескольких столетий использовали для освоения малонаселенных земель. Мы попытались вычленить из многовековой российской истории несколько подобных “историко-миграционных” сюжетов.
Сейчас юго-восток Украины поминается, к сожалению, в основном по невеселым поводам, даром что еще год назад никто не верил, что в донецкие степи придет война. И в сводках с мест боев на Луганщине последние месяцы то и дело мелькал городок со странным названием Славяносербск.
Казалось бы, где Донбасс - а где Сербия?
1723 год. Только что закончилась Северная война, и Петру I можно вплотную заняться обустройством южных рубежей, вызывавших немалое беспокойство. Земли между Доном и Днестром, по пути в Турцию и Крым, уже не первую сотню лет были невозделанным и ненаселенным “диким полем”, проходным двором для крымских и турецких орд и бесчинных казачьих отрядов - этакий фронтир, “дикий юго-запад”. Опять же, и Войско Запорожское, пусть и находящееся в русском подданстве, внушало Петербургу немало подозрений и беспокойства, особенно после истории с переходом гетмана Мазепы и части казачьей старшины на шведскую сторону полтора десятка лет тому назад...
В какой-то момент один из петровских вельмож делится с царем “зарубежным опытом”: дескать, венгры и австрийцы, имеющие по Дунаю неспокойный рубеж с Османской империей, имеют там надежное заграждение из граничар - сербских гусар и пандуров, давая им земли и освобождая от налогов в обмен на военную службу. Сербы же за века притеснений и янычарских зверств ненавидят турок и потому, мол, действуют против османских армий бесстрашно и успешно... Почему бы не пригласить этих сербских “казаков” в Россию? Ведь помимо прямой пользы это укрепит статус России как защитницы православных народов. Петр ответил согласием.
“...Мы восприяли намерение, - говорится в Петровом указе того же года, - в наших украинских городах содержать несколько полков конных гусарских из сербского народа и для призыву и принятия оных в нашу службу вручили мы комиссию майору Ивану Албанезу...”
Этот указ стал первой ласточкой переселения в Россию южных славян, которое позже станет куда более массовым. Первая группа сербов под командованием Йована Албанеза получила жительство в крепости Тор - сейчас это всемирно известный (к сожалению, из-за войны) Славянск.
Правда, потом о затее устроить в диком поле граничарский заслон забыли на три десятилетия. Вновь занялась этим дочь Петра, Елизавета, в 1751 году. Поводом для возобновления “программы переселения” стало обращение одного из граничар - воеводинского полковника Янко Хорвата, который вступил в конфликт с австрийской администрацией из-за земель и вероисповедания и вслед за тем решил попытать счастья в единоверной России.
“Сколько бы из сербского народа в Российскую Империю перейти ни пожелало, все они как единоверные, в службу и подданство приняты будут”, - отвечала на прошение Елизавета.
Первый “балканский анклав” на территории Украины - Новая Сербия - был основан как раз пандурами капитана Хорвата на западе “дикого поля”, в нынешней Кировоградской области - то есть на стыке земель Войска Запорожского с тогдашним польским рубежом. Земли были, видимо, выделены таким образом с умыслом затруднить контакты не слишком лояльной Москве сечевой “старшины” с польской короной.
А двумя годами позже появилась и та самая Славяносербия - уже по другую сторону от Запорожья. Туда переселили два отряда граничарских начальников Йована Шевича и Райко Прерадовича вместе с семьями.
Надо сказать, спокойной жизнь сербов на новом месте нельзя было назвать - хотя чего еще ожидать от жизни на фронтире? Атрибутом сербских военных поселений стали земляные крепости - шанцы, и строились они вовсе не для бутафории.
Северное Причерноморье тогда еще принадлежало туркам и крымцам, и набеги их на север не были редкостью. С другой стороны, порою доходило до вражды и с запорожцами: ведь крепости сербов строились на отнятой у Сечи земле, и к тому же казаки небезосновательно опасались, что цепочка шанцев на их границах является угрозой их и без того тающим день ото дня старым вольностям. Наконец, вечную проблему для поселенцев той же Новой Сербии представляли бродячие полуразбойничьи отряды гайдамаков, которые орудовали, как правило, на польской стороне границы, но отдохнуть и восстановить силы уходили на запорожскую сторону. В обязанности сербских поселенцев, о чем свидетельствуют многочисленные документы, входила охота за гайдамаками, которая с переменным успехом и велась.
Но время шло. Новая Сербия и Славяносербия все менее походили на “дикое поле” и продолжали обживаться. Стали приходить в эти края и местные поселенцы, те же малороссийские крестьяне. Уже в 1764 году сербские военные автономии, которые прежде подчинялись непосредственно Сенату, эту автономию потеряли. С присоединением же Новороссии к России по итогам екатерининских войн с Турцией и после упразднения автономии Гетманщины, а затем и роспуска запорожского войска нужда в военных поселениях в тех краях отпала.
Общность веры сделала свое дело: уже в XIX веке сербские иммигранты ассимилировались в пестром котле южноукраинского населения, и теперь о пришельцах с Дуная здесь напоминают лишь названия.
Но даже с упразднением сербских автономий “балканский исход” в юго-западные земли империи только начался.
После побед русской армии над турецкой в конце XVIII - начале XIX века свободной земли на юге стало хоть отбавляй: и северный берег Черного моря, и Крым, а с 1812 года - и Бессарабия. Между тем в изнуренной войнами Турции султанская администрация все менее контролировала свои окраины. В итоге в Румелии - христианских владениях Порты, османского правительства, - главной силой стали взбунтовавшиеся янычары и бесчинствующие разбойники.
Учитывая, что российское правительство благоволило поселенцам, немудрено, что в Россию двинулись целые обозы с османскими поселенцами-христианами. Главный памятник этой волне миграции - геополитическая диковинка, иноязычный “остров” внутри современной Молдавии - Гагаузия.
Гагаузы - народ, близкий туркам по языку, однако крещеный задолго до османского вторжения, - традиционно жили на территории нынешней Болгарии. В начале XIX века львиная доля их предпочла сняться и перебраться в Россию. Впрочем, те же болгары в бывшей Бессарабии (в Молдавии и на юге Одесской области) тоже до сих пор живут компактно и составляют большинство в некоторых районах.
Но “балканская волна” - все же не самое знаменитое массовое переселение иностранцев на российскую целину в те годы.
Если вы вдруг оказались в Волгограде и у вас появилось свободное время, то помимо Мамаева кургана и Панорамы не поленитесь отправиться на юго-восточную окраину города. Там, среди унылых силикатных и блочных многоэтажек, вас ждет внезапное удивление: покатые черепичные крыши, массивные бюргерские дома и старинная кирха. В общем, вид для берегов скорее Рейна или Мозеля, но никак не Волги.
Эта не слишком известная, к сожалению, достопримечательность Волгограда называется Старой Сарептой. Некогда тут располагалась колония “моравских братьев”, гернгутеров. Гернгутеры, богемские немцы, последователи одного из протестантских течений, некогда воспользовались выпущенным Екатериной II приглашением прибыть на поселение в Поволжье - и создали здесь виднейший центр текстильного и горчичного производства. Сейчас же Сарепта осталась главным, пожалуй, памятником ушедшей культурной среды поволжских немцев, появление которой стало возможным благодаря екатерининским указам 1760-х годов, приглашавшим иностранцев на жительство в Россию для поднятия земледелия и промышленности.
“Не должны... прибывшие из иностранных на поселение в Россию никаких в казну Нашу податей платить и никаких служб служить. Поселившимся особыми колониями и местечками внутреннюю юрисдикцию оставляем в их благоучреждение с тем, что наши начальники во внутренних распорядках никакого участия иметь не будут, а в прочем обязаны они повиноваться нашему праву гражданскому”.
Основным донором поселенцев стали ослабевшие после Семилетней войны германские государства. “Вербовщики” по приему “мигрантов” попросту не справлялись с объемами желающих попытать счастья, притом что путь колонистов в Россию был весьма труден. В портовом Любеке переселенцы вместе со скарбом грузились на корабли и плыли в Петербург, откуда, после “акклиматизации” в окрестностях столицы, в основном отправлялись на пустующие волжские земли. Вначале ехали на подводах, затем плыли на барках. Дорога занимала месяцы, и переживали ее не все...
Немцам, как и сербам на Украине, поначалу было трудно, но трудолюбие и орднунг (порядок) делали свое дело. Колонии, которых становилось все больше с каждым годом, крепли - и благодаря неизвестным в России новым земледельческим приемам, и благодаря промышленной сметке. Соседи - русские и татары - многому выучились у колонистов, но и те отчасти переняли образ жизни округи. В конце концов немецкое Поволжье стало особым культурным феноменом, и после прихода к власти большевиков на территории нынешней Саратовской области было решено создать немецкую автономию со столицей в Марксштадте (сейчас это город-спутник Саратова Энгельс). Автономия просуществовала до 1941 года, когда на фоне начавшейся войны поволжские немцы были репрессированы и высланы в Казахстан. В 1970-е рассматривался вариант создания автономии уже на территории Казахской ССР, но проект так и остался не реализован.
Но, пожалуй, один из самых ярких сюжетов в данной истории - это китайская миграция на Дальний Восток в конце XIX века. Этой теме мы в свое время посвятили целую статью (“Солидарность” № 41, 2013).
В отличие от первых двух историй, массовый приток китайцев на новоприсоединенные и малоосвоенные дальневосточные земли, а затем и глубже в Сибирь, всколыхнул в русском обществе волну фобий и страхов:
“Китайская толпа в синих лохмотьях, с одинаковыми безбородыми, безусыми желтыми лицами бредет, куда глаза глядят. Не сговаривается, не спорит, не противоречит, переговаривается одинаковыми шипящими, чиликающими голосами. И нет в ней предводителя, зачинщика, человека выше всей этой толпы на целую голову... В ней нет гордых, смелых, отчаянных голов. Все фигуры в китайской толпе по одному образцу, как фабричное изделие... в этом равнодушии, полусне и полудремоте чувствуется терпеливое выжидание момента, скрытая настороженность. И кажется, что вот-вот они зашевелятся все разом, задвигают желтыми белками, поднимутся и пойдут. И будут идти, из десятков вырастая в сотни, из сотен в тысячи, и все будут идти и идти, плодясь и размножаясь” (А. Вережников, “Китайская толпа”, “Современник”, 1911).
Вроде бы и жила Россия с Китаем бок о бок с XVII века, но по-настоящему познакомилась со своим большим и таинственным соседом только тогда, когда заставила Цинскую империю передать по неравным договорам Уссурийский край и Приамурье, некогда бывшие малонаселенной и почти неконтролируемой окраиной Поднебесной. Теперь эти земли превратились в такую же окраину - но уже российскую. И хотя русская администрация развернула на Дальнем Востоке бурную хозяйственную деятельность, “своих” рабочих рук для этого не хватало, а организовать завоз рабочих из более обжитых мест мешало почти полное отсутствие коммуникаций.
А вот китайцев, от безденежья и безземелья готовых сняться с мест и отправиться за заработком на север, хватало. Тысячи подданных Цинской империи правдами и неправдами выправляли себе “русские билеты” - разрешения на работу - и отправлялись пароходами во Владивосток. Потом, пользуясь неумением русских чиновников различать мигрантов в лицо, “русские билеты” продавались обратно... В конце концов именно китайцы составили большую часть рабочей силы в таких “стратегических” сферах, как золотодобыча, обслуживание городской инфраструктуры. Доходило до курьезов: несмотря на пропорциональные притоку мигрантов страхи перед грядущей “желтой угрозой”, военные объекты в городе-крепости Владивостоке приходилось строить тоже руками китайцев.
Пик фобий относительно дальневосточных китайцев пришелся на 1899 год, когда в самой Поднебесной вспыхнуло восстание ихэтуаней - противников “иностранного засилья”, повлекшее за собою жестокие погромы и убийства западных коммерсантов, “спецов” и миссионеров, среди которых были и русские. В какой-то момент силы ихэтуаней даже подошли к Благовещенску и бомбардировали город... Бомбардировка, в свою очередь, спровоцировала жестокие массовые погромы китайцев-рабочих, которых благовещенцы сочли “пятой колонной” ихэтуаней - что с того, что термин этот еще не был изобретен...
Время шло, и китайцы все крепче врастали в экономику азиатской России... А вот в России европейской с мигрантами-китайцами всерьез познакомились в годы Первой мировой, когда для промышленности, оказавшейся не в состоянии справиться с валом военных заказов, потребовались дешевые рабочие руки. Выход нашелся, опять же, в “желтом труде”, как тогда выражались в прессе.
Настоящей проблемой положение мигрантов-китайцев в европейской России стало после революции и выхода России из войны. Десятки тысяч рабочих-кули, потеряв места и кусок хлеба, в результате военной сумятицы попросту не могли вернуться домой. В первые годы после революции оборванные и голодные толпы китайцев, не знавших толком ни языка, ни обычаев, бродили по дорогам внутренних губерний в поисках пропитания, чем лишь усугубляли общий хаос. В какой-то момент большевики начали набирать безработных китайцев в ряды Красной Армии: солдатами те были хорошими - смерти не боялись, жалости к местному населению тоже не испытывали...
А на Дальнем Востоке “китайский фактор” оставался отличительным признаком до конца 1930-х годов, когда меньшинства - китайцы и корейцы - стали жертвами все тех же массовых депортаций. Впрочем, с 1980-х и по сей день китайская диаспора постепенно, но верно возвращает себе утраченные позиции в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке.
Но наше время - это уже другая история.