Онкология - страшное слово, услышать которое от врача боится каждый человек. Тем, кто услышал этот диагноз, надо продолжать жить, не опускать руки, надеяться на лучшее. В этом пациентам помогают онкопсихологи. Таких специалистов немного, хотя потребность в них очень велика. О том, как можно вернуть человеку желание жить, справиться со страхом смерти, “Солидарность” разговаривает с клиническим психологом, онкопсихологом и арт-терапевтом Юлией Кабицыной.
- Юлия Александровна, как вы пришли в профессию?
- Во многом это личная история. Психология - моя вторая профессия. Первое образование - юридическое, и карьеру я начинала строить в страховании. Но в 2008 году моя мама тяжело заболела, диагноз - онкология. И тут я столкнулась с тем, что и моя мама, да и я сама оказались без какой-либо психологической поддержки. Максимум - рекомендация обратиться к психотерапевту и назначение антидепрессантов.
Я стала плотно заниматься психологическим состоянием мамы, увидела, как работают онкопсихологи в Москве, в Израиле. Стала уточнять, почему у нас на местах нет таких специалистов. Мне ответили вопросом на вопрос: а вы бы пошли работать сюда?
Я подумала: “а почему бы и да”. Получила второе высшее образование - психолог со специалитетом “клиническая психология”. Это был 2012 год, я стала искать возможности реализации новых знаний. Оказалось, что в родной Владимирской области об онкопсихологии, да и психологии вообще мало кто знает…
- Реализоваться сразу пытались именно как онкопсихолог?
- Да, с первых шагов. Сначала я была психологом-волонтером в городском отделении Российского Красного Креста в родном Владимире, участвовала в проекте “Хоспис на дому”. Там я впервые столкнулась с онкобольными именно как психолог, погрузилась в их проблемы. Эти люди были… нет, не брошенные, но совершенно не умеющие выражать эмоции, не желающие ни с кем разговаривать о самом важном для себя - о своих страхах.
Тяжело и им самим, и их близким, которые тоже не знают, что с этим делать, чем помочь и как себя с больным вести. Например, хотят как лучше, но делают все, чтобы изолировать пациента, а этого ни в коем случае нельзя допускать! Для таких людей очень важна социализация, понимание того, что они нужны, что они живые!
Потом был первый проект, который назывался “Кабинет помощи онкобольным и членам их семей “Доверие души”. Я открыла его в 2016 году при помощи субсидии от регионального Центра занятости. Так и отправились в “плавание” - я и мои первые три онкопациента.
- Почему вы пришли в государственную больницу?
- Тут “помогла” пандемия. Когда все перешли на самоизоляцию и дистанционку, 5-я городская больница разрешила реализовать на своей территории первый проект с привлечением субсидии администрации области. Назывался он “Психотерапевтическая группа “Сила преображения”.
Видя отклик благодарных пациентов, больница начала взаимодействие со мной. Мы реализовали большой проект “Цвет преображения” для женщин с диагнозом “рак молочной железы”. После этого меня пригласили в Москву.
И тогда 5-я городская сказала: иди к нам, пациенты без тебя плачут. Как раз на базе этой больницы открывался первый в городе Центр амбулаторной онкологической помощи.
- В чем специфика онкопсихолога, отличие от клинического психолога?
- Клинические психологи занимаются оценкой, диагностикой и лечением психических, эмоциональных и поведенческих расстройств хронических пациентов, участвуют в судебной экспертизе.
Онкопсихолог - узконаправленный специалист, который сопровождает пациента в калечащем противоопухолевом лечении. Травмирует оно всегда серьезно, поскольку, даже если это не операция, а химиотерапия, воздействие на организм очень токсичное.
Последствия тяжелее переживают женщины - ведь наряду с удалением груди это может быть и выпадение волос, и шелушение кожи, истончение ногтей. Онкопсихолог работает с психоэмоциональным фоном пациента с учетом диагноза и стадии лечения. Основная задача - мотивировать пациента жить дальше, продолжать лечение, особенно если это пациент с прогрессирующим заболеванием.
- Люди разные. Как удается на них воздействовать в такой сложный период их жизни?
- Методы самые разные. Главное - убедить продолжать эффективное, научно обоснованное лечение методами доказательной медицины. Потому что очень многие уходят во всякие околоэзотерические истории, нетрадиционные методы лечения, и закончиться это может печально.
Одна из моих первых пациенток отказалась от классического лечения и перешла только на магниты, какие-то грибы, биодобавки... Мы с девочками из городского пациентского сообщества очень долго пытались ее вернуть, но, к сожалению, три года назад она умерла. Мы пытались человека убедить в том, что все эти нетрадиционные методы, если вера в них человеку помогает, нужно хотя бы сочетать с доказательной медициной.
Мы видим пациенток, которые откликаются даже на танцы с бубнами. Главное, что они приходят, и даже если им плохо, они дышат, рисуют, поют, пританцовывают.
Физическая активность на самом деле - это самый главный помощник для нас, потому что психика и тело очень тесно взаимосвязаны. Все, что мы в эмоциональных реакциях не прожили до конца либо игнорировали, отрицали, это все будет откладываться в теле.
- На что опираетесь в первую очередь, на какие установки?
- Главное, что надо преодолеть в работе с такими пациентами, - это страх смерти. И здесь я постоянно вспоминаю слова своего учителя, Андрея Владимировича Гнездилова. Он постоянно напоминал: при работе с тяжелобольным пациентом без веры вы не справитесь.
Мне необходимо быть эрудированной в самых разных религиозных вопросах и принципах, поскольку мне нужно понимать, чем я могу зацепить человека, чтобы дать ему силу жить дальше. И здесь многое решают именно вопросы веры, ведь иллюзия бессмертия - одна из трех основных иллюзий психики. Гипотетически мы знаем, что когда-то умрем, но тяжелое хроническое заболевание - период острого осознания того, что смерть - она прямо здесь и сейчас.
Основной метод работы на этом этапе - “заземление” в сегодняшний день. Мы с пациентом живем каждый день условно как последний. Но это не про вседозволенность, не про “э-ге-гей, наберу кредитов, гульну, как в последний раз”. Это история про концентрацию внимания на реальных повседневных задачах. Ведь куда направлено внимание, туда и идет энергия, в том числе психическая. Мы концентрируем внимание на простых, понятных вопросах: а что я хотела сделать? Почему не реализую то, о чем я давно мечтала? И - как все это соотносится с тем, во что я верю?
Вот в эту зону прохождения смерти и иллюзии бессмертия мы и входим, и я отталкиваюсь именно от того смысла, который пациент туда вкладывает. Делаем акцент на том, что происходит здесь и сейчас. Сегодня - оно уже никогда не повторится, а завтра тоже не наступит, потому что ты проснешься - и будет опять сегодня. Поэтому живем и действуем сегодня.
- Как строится ваш рабочий день?
- Есть дни, когда идет поликлинический прием, а в другие - я посещаю стационар, работаю там. Есть дни, когда меня в больнице вообще не бывает, тем не менее я провожу свою работу. Это как раз и реализация социально значимых проектов, это работа с молодой аудиторией. Вот среди студентов, особенно девушек, провожу ряд лекций об онконастороженности, о важности ранней диагностики.
- Насколько специалисты вашего профиля востребованы в стране?
- Мы видим по откликам пациентов, что потребность очень высокая. Но, например, в моей Владимирской области я единственный квалифицированный специалист в данной сфере. Еще есть ряд специалистов, которые никогда не работали с клиническими случаями или работают в ненаучных, скажем так, техниках, хотя иногда они бывают не менее эффективны.
Поэтому ищем выход из ситуации. Заручаемся помощью психотерапевтов, клинических психологов, работаем вместе. Уже второй раз подаем на конкурсы проект выездов онкопсихолога в малые города нашей области, чтобы показать людям, что с этим диагнозом можно жить.
- Вы еще и профсоюзный активист. Чем занимаетесь?
- В профсоюзе я тоже психолог. Занимаюсь проблемами профессионального выгорания. Организую и провожу всевозможные практики и занятия. Например, была лекция “Тревога как психосоматический триггер”. Мы рассматривали фоновое чувство тревоги, страх как фундамент этого фонового чувства, разбирались, какие реакции запускаются в теле и как мы можем себе помочь.
Я учу наших медиков, что, прежде чем загружать себя рабочим графиком, в первую очередь необходимо запланировать свой отдых и восстановление. Не всегда нужно брать две ставки, потому что ты станешь неэффективным и заработанные деньги потратишь на восстановление здоровья.
Всегда поддерживаем инициативы по организации поездок. Я тесно взаимодействую с некоммерческим сектором и ресурсным центром НКО города Владимира и всегда в курсе когда, какие интересные проекты реализуются. У нас была акция с музейным комплексом “Палаты”, медики могли без оплаты пройти на все экспозиции.
- Как оплачивается работа? Есть ли соцпакет?
- Если говорить только о зарплате, то это 25 - 27 тысяч. Но очень многое зависит и от специализации врача, и от загруженности. Конечно, есть премии. Опять же помогает профсоюз. Мне, например, компенсируют часть расходов на занятия плаванием для ребенка. Это очень приятно. Компенсируют стоимость путевки на ребенка в летний лагерь. Стараемся помогать нашим врачам проходить медпроцедуры, тоже компенсируем часть расходов.
- Основная работа, профсоюз, арт-терапия… Как все успеваете?
- Да я работаю еще и как самозанятая, веду занятия по арт-терапии. Все успевать помогает планирование. Я даже с детьми встречаюсь по плану. Главный инструмент - ежедневник, в нем я распределяю все свои дела. Но есть одна тонкость: я в первую очередь планирую, сколько и когда мне нужно отдохнуть, как восстановиться. Затем накладываю рабочее расписание, затем свои проекты. Если остаются окна - то участие в проектах моих коллег. Сейчас у меня расписание составлено вплоть до 15 декабря.
- Как справляетесь с собственными эмоциями при такой нагрузке?
- Во-первых, личная терапия - “наше всё”. Когда говорят, что психолог - это человек, у которого всегда все хорошо, - это неправда. Психолог - в постоянном развитии, росте знаний и непрерывной личной терапии. Я работаю с тремя психологами по разным направлениям и точно знаю, к кому в каком случае идти.
Разумеется, я никогда не буду вести прием в нересурсном состоянии. Если чувствую, что что-то не то, - либо передам пациента коллеге, либо спрошу у пациента, готов ли он перенести встречу на другой день.
К работе со своими эмоциями можно отнести и супервизию - разбор сложных случаев. Бывает, что пробуешь одну технику за другой - и ничего не подходит, пациент не откликается.
Это очень важный момент, поскольку это и есть моя основная “точка выгорания”. Тогда я обращаюсь за супервизией к более опытному коллеге, желательно с ученой степенью. И мы вместе ищем решение. Разбираем мои действия. Супервизия выручает, потому что более опытный коллега может показать другой ракурс этой истории, то, что я не замечала. Как мне сказал однажды коллега: то, что у пациента нет ухудшений, - это уже прогресс!
- Были ли в вашей практике случаи, которые серьезно повлияли и в профессиональном, и в личном плане?
- Конечно. Первый был в самом начале моей практики онкопсихолога. Пациент - молодая, еще не рожавшая женщина, после двойной мастэктомии, в очень подавленном, сложном эмоциональном состоянии. На первой встрече она показывает мне шрамы в области груди и говорит: ну как ты заставишь меня это принять? Мне 28 лет, я хочу секса, я хочу детей, я хочу кормить их своей грудью. Ну вот как мне теперь жить?
И я действительно сначала встала в тупик. Помогли старшие коллеги. Я сразу привлекла супервизора и выступала больше в роли сотерапевта, наблюдала за работой коллеги, постепенно привнося что-то свое в процесс.
Самый сложный случай на сегодня - пожалуй, это молодой человек с ампутацией лица. Мы очень долго проходили процесс реабилитации. Помогли книги, которые мы подбирали, он их слушал, потом мы их обсуждали, я наблюдала, как возвращается к человеку желание жить.
- За последнее время вы уловили какие-то изменения в эмоциональном фоне людей?
- Да. Стрессогенность зашкаливает, уровень тревоги просто запредельный. Люди на эмоциях, на панике склонны принимать крайне необдуманные решения. Например, у одной пациентки начались панические атаки, она боится ездить в общественном транспорте… Люди срываются с места, не имея ни малейшего плана, паникуют. То есть действуют как раз так, как в критической ситуации действовать нельзя.
- Тогда как нужно действовать в сложной психологической обстановке? Что можете посоветовать читателям “Солидарности”?
- Проще и спокойнее воспринимают кризисные ситуации люди, которые объединены в какие-то сообщества; они себя чувствуют более стабильно. Нужно объединяться, держаться вместе.
Очень важен режим: четкий режим дня дает стабильность. Если вы каждый вторник в 5 часов вечера пили чай в определенном месте - продолжайте это делать.
Конечно же, спорт. Движение - это жизнь.
Перестать читать соцсети и новости. Кроме чувства ложного контроля, это ничего не дает.
Если вы дома и вас “накрывает”, помогают нехитрые домашние дела, которые будут занимать руки и давать установку испуганному мозгу, что вот в этом моменте все под контролем. Помойте посуду, разберите ящики, книги по алфавиту расставьте. Понимаете, психология - это не про сложные техники, а про простые действия. Важно заботиться об удовлетворении своих базовых потребностей: сон, еда, вода, социальное взаимодействие.
- Совет “жить здесь и сейчас” помогает при остром стрессе. А стоит ли сейчас заниматься каким-то долгосрочным планированием?
- Да. Сейчас многие карьерные ниши будут высвобождаться, потому что не все выдерживают нагрузку, многие слетают с дистанции из-за тревоги. Поэтому берем себя в руки и методично выстраиваем план развития. Если было запланировано обучение - не отменяем, наоборот, учимся активнее. Как бы цинично это ни звучало, но в самые темные времена часть людей как раз развивается и получает новые возможности. Ищите такие возможности. Обучение, развитие всегда будет, во-первых, стимулировать создание новых нейронных связей, во-вторых, смещать фокус внимания с паники на получение новых навыков.