В школьные годы он любил историю как предмет, а сейчас и сам создает новую историю одной из крупнейших общественных организаций Подмосковья. Много лет посвятил спасению человеческих жизней, теперь же помогает людям решать проблемы в жизни профессиональной. На вопросы журнала ответил председатель Московской областной организации профсоюза работников здравоохранения РФ Анатолий ДОМНИКОВ.
— Анатолий Иванович, судя по вашей профессиональной биографии, вся ваша жизнь принадлежит Подмосковью. Мытищи — это ваш родной город?
— И да, и нет. Я родился в Жиздринском районе Калужской области, в деревушке неподалеку от станции Судимир. Туда мой отец, инженер по обслуживанию сельскохозяйственной техники, попал по распределению после института. И там же он познакомился с будущей моей мамой, жившей в соседнем поселке. Она работала бухгалтером одной из моторизированных станций, которую через пару лет возглавил мой отец. Там я прожил до семи лет, и воспоминания, которые остались у меня с той поры, в основном связаны с природой. Я очень хорошо понимаю и люблю лес, знаю грибы и умею их искать. В детстве я это делал виртуозно! Помню, мне очень нравилось носиться по окрестностям, ходить на рыбалку. Представляете, что такое для мальчишки-дошколенка первая пойманная лично им рыба!
Но потом наша жизнь изменилась: папа поступил в аспирантуру, уехал в Москву, а позже решил остаться в Московской области. Так я стал жителем города Мытищи, где и живу по сей день.
— Вам понравилась эта новая, городская жизнь?
— Переезд в Подмосковье у меня всегда ассоциировался со школой. Ведь в первый класс я пошел уже в Мытищах. А в Калужской области вместе с любимыми бабушкой, дедушкой и тетей словно осталось мое детство. В новой моей жизни родители всегда были на работе, а я начал учиться. Так что детство кончилось или почти кончилось. Но каждое лето я стремился в деревню, к родителям мамы. Не нужны мне были никакие загородные пионерские лагеря. Мне надо было приехать в родные места, окунуться в ту среду, в которой я прожил до семи лет. Бабушка и дедушка были одними из самых близких моих людей, наверное, даже ближе, чем родители. Ведь что человеку надо в первую очередь? Наверное, любовь. Родители требуют, понятно, — воспитательный процесс. А бабушка с дедушкой просто любят — и всё, и ты просто любишь в ответ.
— Трудно было маленькому мальчику в такой непривычной ситуации? Новый город, незнакомые люди, а тут еще и в первый класс надо идти учиться, тоже новое, непривычное занятие?
— Думаю, в школу хочется пойти любому ребенку, ведь никто же не осознает, чем все это закончится (улыбается). И я хотел. К тому же у меня была неплохая подготовка! Я рос вместе с моей тетей, которая была всего на шесть лет старше меня. Мы вместе с ней учили стихи, которые ей задавали в школе. И я запоминал их гораздо быстрее нее. Так что вроде бы страха у меня не было. Понимал, что буду нормально учиться. Но потом, конечно, осознал, какая это серьезная и ответственная работа — учеба.
Мне всегда больше нравились гуманитарные науки, особенно история. У нас сначала был замечательный преподаватель, который буквально заразил нас историей древних цивилизаций, так красиво он все это рассказывал. А потом его сменила его же старшая сестра. Вроде бы люди из одной семьи, но совершенно разные — по подходу, по мироощущению, что ли. Нет, рассказывала она тоже талантливо, но при этом ненавидела детей. Причем по мере нашего взросления она все хуже относилась именно к мальчикам. У этого преподавателя мальчик не мог получить оценку выше тройки. Ну а если в любом случае ты получишь «удовлетворительно» по предмету, так зачем его вообще учить, стараться? Так история для меня стала и любимой, и нелюбимой одновременно.
— А другие, внеурочные, скажем так, занятия? Музыкальная школа, например…
— Музыкальная школа — да! Не миновала меня чаша сия. Я не могу сказать, что у меня нет музыкального слуха, но вот в отношении выбора музыкального инструмента наши с отцом желания категорически не совпадали. Он в юности учился играть на баяне и потом почему-то решил, что и я должен пойти по его стопам. А мне, если честно, этот баян был совершенно не нужен! Но мое сопротивление было подавлено. Сначала преподаватель приходил к нам домой, а потом я еще пару лет промучился в музыкальной школе. Но когда подрос, наотрез отказался ее посещать.
Так что сейчас на баяне я не сыграю. А вот игру на гитаре мы с друзьями, став подростками, освоили уже самостоятельно. Аккорда три-четыре, не больше, но, весьма довольные собой, могли бренчать популярные песни. А главное, что гитаристы нравились девочкам (улыбается)! Потом мы даже создали школьный вокально-инструментальный ансамбль, где я по большей части был солистом, так как пел лучше других.
— А спортом увлекались?
— Спорт всегда был для меня отдушиной. Я занимался всеми его видами, которые в то время были доступны в нашем городе. И довольно успешно. Доказательство тому — многочисленные медали, которые я храню. Но все-таки большие способности у меня проявились в легкой атлетике. Есть такой вид спорта — спринт, требующий быстрой реакции, быстрого старта. Наша команда была сильной и не раз выигрывала первенство по Московской области. Спринтом я продолжил заниматься и после школы, ну а потом, в армии, попал в 57-ю спортивную роту ордена Ленина Московского военного округа. Мы серьезно занимались спортом, выступали на первенстве Вооруженных сил, занимали призовые места.
В общем, мальчиком я рос спортивным, и эта подготовка однажды буквально спасла мне жизнь. Дело было после девятого класса, в трудовом лагере. Я был комиссаром отряда, ответственность понимал, но и пошалить все равно хотелось. Как-то раз мы с друзьями дежурили по кухне, и нужно было помыть огромные, 200-литровые, котлы. Притащили мы их на водохранилище, рядом с которым располагался лагерь, помыли. А потом принялись баловаться: надевали эти котлы сверху — и в воду. Котел тебя держит, сохраняя воздух, а ты висишь на нем и кричишь. Красота! Но неожиданно мимо проплыла моторная лодка. Я из-под котла вынырнул и понял, что от берега меня отнесло довольно далеко. Дна под ногами нет, а в котел уже набралась вода, и я, не успев даже сообразить, что произошло, оказался на дне вместе с этим котлом. Думаю, если сейчас потеряю его, ребята скажут: ничего себе комиссар. Значит, надо как-то и самому выплыть, и котел вытащить. В общем, тащил я его, как утопленника. Благо здоровья было полно. Добрался до берега, и тут почувствовал, что чудовищно устал.
— После службы в армии не было желания продолжить спортивную карьеру?
— Нет, после армии я поступил во 2-й медицинский институт и понял, что нужно выбирать что-то одно. И выбрал медицину. Я ведь, честно говоря, пытался поступить в вуз сразу после школы, но перезанимался, перенервничал и отказался отвечать по билету на экзамене по химии. Так что потом была уже вторая попытка. Тем более что далеко от спорта я уходить не собирался. Тогда во «2-м меде» планировали организовать кафедру спортивной медицины, и именно этим направлением мне хотелось заниматься профессионально. Но кафедру не открыли, и я выбрал педиатрию.
— Почему именно медицина?
— Видимо, по наследству, потому что потом выяснилось, что мой отец до своего института хотел поступать именно в медицинский. К тому же мне всегда нравилась биология, я ее чувствовал, было интересно. И не ошибся в выборе: я учился и впоследствии работал врачом с большим удовольствием. Трудно было первые пару лет, когда приходилось зубрить базовые науки. Вот это, конечно, жуть и тихий ужас. А все остальное, что связно с медициной, проходило «на ура». И даже «анатомичка», которую многие боятся. Помню случай: были мы в Морозовской больнице на вскрытии маленького ребенка, который скончался от лейкоза. Было душно, даже жарко, и в какой-то момент одна из студенток упала в обморок. Впрочем, от совокупности всех этих факторов — смерть ребенка, духота — плохо было нам всем.
— С распределением повезло?
— Да, к тому времени распределение уже не было очень жестким, и выпускников старались направлять в медучреждения по месту жительства. А так как я жил в Подмосковье, то мне было предложено несколько клиник в Московской области на выбор. Одной из них был МОНИКИ им. Владимирского, где я и получил ординатуру по общей педиатрии. А МОНИКИ — это такой интересный институт, состоящий сразу из трех звеньев: лечебная, научная и учебная деятельность. Поэтому сначала я попал туда как ученик, ординатор, а потом меня оставили работать в штате. И я работал во всех качествах: врачом, младшим и старшим научным сотрудником, ассистентом кафедры и в итоге — заведующим отделением. Защитил кандидатскую диссертацию. А потом моя жизнь круто изменилась.
Дело в том, что нас довольно часто привлекали к разработке программ областного Минздрава. Мы работали совместно с сотрудниками детского управления Минздрава, знали друг друга хорошо. И после защиты диссертации меня пригласили на работу главным педиатром Московской области. То есть тогда на меня буквально грохнулась вообще вся педиатрия Подмосковья! А это просто колоссальный объем работы. Но, учитывая приобретенный в МОНИКИ опыт по всем направлениям, ужаса перед новым делом я не испытывал. К тому времени детское управление возглавляла и была заместителем министра по детству и родовспоможению Гаяне Тамазян. Мы были практически одного возраста, впрочем, как и большинство сотрудников управления, поэтому я спокойно вжился в коллектив. Мы все были похожи — нам нравилось работать, творить, придумывать и реализовывать новые идеи. В общем, было очень интересно, здорово было!
— Вот вы говорите «новые идеи». Речь идет о новых программах в сфере здравоохранения?
— И о новых программах в том числе. Например, тогда довольно модным было введение различных школ: школа сахарного диабета, школа бронхиальной астмы и так далее. Смысл в том, что пациент с подобными заболеваниями должен не хуже врача разбираться в своей болезни. И тогда она не повлияет на продолжительность его жизни. Мы сами разрабатывали эти программы, привлекали специалистов, делали методические материалы. Но это было лишь частью реализации задачи. А потом нужно было приезжать в поликлиники, убеждать руководство и специалистов, что помимо основной работы необходимо еще и обучать пациентов. Многие на нас смотрели, как на идиотов: «Что это вы тут придумали? Я всю жизнь так работаю, и не надо ничего менять».
Кроме того, мы развивали новые методы лечения. Я, например, защищался по хроническим гепатитам и циррозам у детей. Но и тут были свои сложности. Ты нашел новый метод лечения, хочешь его применять. А значит, на это нужно выбивать деньги. Для чего, в свою очередь, нужна грамотно написанная программа. Вот такая цепочка. Дело было в середине 1990-х годов, экономическая ситуация в области, как вы понимаете, была совсем не простой. Какие-то вещи нам удалось сделать, что-то не получилось. Помню, мы тогда никак не могли пробить детские реанимобили. Сложность заключалась в специфике: если ребенка перевозишь откуда-нибудь, должен быть кувез (приспособление с автоматической подачей кислорода и поддержанием температуры. — Н.К.), а в то время кувезы были только зарубежного производства. И даже если ты их закупишь, нужно еще и приспособить к нашей машине, перетаскивать, подключать. К тому же необходимо подготовить ребят, которые с этим кувезом умели бы работать, потому что у нас такой техники просто не было. В общем, море работы, но очень интересной!
— Анатолий Иванович, а первого своего пациента вы помните?
— Был в моей практике один яркий случай. Опытная медсестра во время статуса бронхиальной астмы (тяжелое состояние в результате приступа. — Н.К.) у ребенка прибегает и говорит: «Я не могу попасть в вену, доктор, давайте помогайте!» А доктор, вообще-то говоря, довольно редко делает такие вещи. И я был далеко не профессионал в этом вопросе. Но ребенок задыхался, у медсестры был явный стресс, и я понимаю, что попасть в вену надо срочно. В таких случаях накатывает ответственность, ты должен — и делаешь без осечек. Потом медсестра спросила меня, где я так хорошо научился попадать в вену. А я нигде этому не учился и делал такой укол, может, раз пятый-шестой в жизни.
Было много пациентов, которым удалось помочь, но, к сожалению, не гепатологическим. По той простой причине, что хронический гепатит и цирроз печени — тяжелейшие заболевания, которые лечатся очень-очень плохо. И сказать, что ты человека вылечил, невозможно, особенно если цирроз возник в детском возрасте. Ты понимаешь, что можешь лишь отсрочить уход этого ребенка. Но мы искали варианты лечения, применяли, лечили, страдали и умирали душой вместе с детьми, когда они погибали. Вспомнить каких-то ребят по фамилии сейчас не смогу, а вот лица — помню…
Или грудные дети с сердечной патологией, с пороками сердца. Мы должны были попытаться их подготовить к операции, если она вообще была возможна. Особенно если ребенок не отвечает на терапию или истощен. Тогда — почти стопроцентно летальный исход. Эти детки зачастую у нас уходили. Ты стараешься его реанимировать, делаешь укол адреналина в сердце… Их уход ужасно отражается на тебе. Потому что, как бы ты ни понимал, что это бесперспективно, но ты стал последним человеком, который пытался помочь — и не смог...
— Как потом выходили из стресса?
— Да никак не выходили — как тут выйдешь! С помощью водки? Да какая там водка, когда ты после этого должен пойти и как-то сообщить родителям о том, что произошло. Второе — ты должен потом обязательно присутствовать на вскрытии умершего ребенка. Тоже весьма непростая задача, потому что это маленький человек, которого ты лечил, ты видел его живым, видел его улыбки и страдания. Это уже совсем другой эмоциональный окрас. А после этого ты еще должен бежать на какую-нибудь другую работу — и что? Будешь дышать на больных перегаром? Нет. Поэтому стресс мог уходить корнями довольно глубоко. Наверное, спасались молодостью и тем, что загружали себя какой-то другой работой. Но все равно было очень тяжело. Потом и трудно заснуть, все время просыпаешься, вспоминаешь…
— Честно говоря, я вижу определенную закономерность в том, что вы выбрали для себя профсоюзную работу. По моему убеждению, только человек, обладающий ответственностью и способностью сопереживать чужому горю, ну и знанием отраслевой «кухни», может заниматься этой деятельностью. Иначе — бессмысленно. Но мне интересно, как вы решились так резко изменить свою профессиональную жизнь?
— В профсоюзе я оказался случайно. Правда, еще во время работы в МОНИКИ я попал в местный комитет комсомола, а потом и возглавил его. И эта работа была теснейшим образом связана с деятельностью профорганизации. Помню, когда было сдано общежитие института, мы вместе с профкомом занимались заселением курсантов из дальних регионов и наших сотрудников. Наверное, это был первый раз, когда я так тесно соприкоснулся с профсоюзной работой. Но вплотную занялся ею гораздо позже. Дело в том, что моя профессиональная судьба менялась стремительно. Проработав в Минздраве области около года, я ушел. Вернее, меня перекупили (улыбается).
— Какой же аргумент привел ваш новый работодатель, чтобы вы отказались от такой интересной, а главное, любимой работы?
— Все очень просто. Я был довольно молодым человеком, нужно было решать квартирный вопрос. И тут к министру здравоохранения области является глава Мытищинского района Анатолий Константинович Астрахов, которому кто-то про меня рассказал. Приходит и говорит: «Я хочу забрать Домникова». Министр знал, что у меня квартирные проблемы, и, хотя я был нужен на прежней работе, решил меня «отдать». Но не просто так, а за квартиру, о чем и сообщил Астрахову. И я получил ключи от квартиры в первый же день, когда пришел на новую работу — начальником отдела, а потом и управления здравоохранения в администрации Мытищинского муниципального района. У меня началась совершенно другая эпоха, многому приходилось учиться буквально на лету.
— Вроде бы, учитывая ваш прежний опыт, сложностей возникнуть не могло.
— Да, имелся опыт, и в разных направлениях работы. Но вот управленцем я был неподготовленным. Ведь нужно было разбираться не только в своих профессиональных вопросах, но и в вопросах финансирования: из них процентов на 90 состоит работа управленца. И вот эту экономическую составляющую мне пришлось осваивать на ходу. Но ничего, выплыл и проработал в Мытищах девять с половиной лет. И здесь нам тоже удалось сделать многое. Тогда здравоохранение было муниципальным, и финансирование шло из бюджета района. В моем ведении оказалось около 30 лечебных учреждений с клубком застарелых проблем. Вот такое «наследство» я получил.
— Я так понимаю, что главной проблемой была нехватка финансовых средств?
— Да, дефицит средств был страшнейший! А каждое медучреждение требует помощи в своих нуждах. Сменился и ориентир. Если раньше приоритет в финансировании был у больниц, у хирургических отделений, то потом по всей стране прошел девиз: даешь развитие первичного звена! А значит, большую часть средств необходимо было вкладывать в поликлиники. Это повлекло за собой очередной перекос — в ЦРБ началась нехватка не только лекарств и медоборудования, денег не хватало даже на нормальное питание пациентов.
А в 1998 году, как вы знаете, случился финансово-экономический кризис. Одним из ярких впечатлений того периода стала встреча с журналистами какого-то центрального телеканала, приехавшими в нашу ЦРБ. Они меня спрашивают: «Как вы тут доруководились до того, что у вас в больнице только два взаимоисключающих продукта — молоко и огурцы?» А все было просто: эти продукты поступали к нам по взаимозачету, потому они и были, а всего остального не было.
— Да уж, ситуация практически патовая…
— Да. И ее надо было исправлять, а для этого одного меня, конечно же, было недостаточно. Поэтому я собрал команду отличных специалистов — действительно классную
команду единомышленников (со многими из коллег я дружу до сих пор). И нам удалось сделать многое. Мы стали на самом деле одним из лучших управлений в Подмосковье, и тогдашний министр здравоохранения зачастую привлекал нас к работе в экспертных группах по различным вопросам, к примеру, к разработке проекта создания медицинских округов в регионе. И потом я работал уже не только начальником управления здравоохранения Мытищинского района, но и всего Северо-Восточного округа региона. А это почти миллион человек! И через какое-то время министр предложил мне на выбор две должности: своего первого заместителя или руководителя областного комитета отраслевого профсоюза.
Случилось так, что практически вместе с предложением я почти получил инфаркт. Его удалось предотвратить, но, зная специфику работы в министерстве, я реально опасался за свое здоровье. Подумал, что в профсоюзе рисков будет гораздо меньше, и выбрал обком. Тогда я сталкивался с профсоюзом только на уровне Мытищинского горкома и даже не представлял, насколько ошибался!
— Какими же стали ваши первые впечатления на новом месте?
— Что я попал в болото. Возникло такое впечатление ото всего: от некоторых сотрудников и их методов работы, от их усталости и неверия в то, что делают. Все бросив, я обложился литературой, пытаясь понять, сколько еще просуществует эта организация. Но потом понял, что профсоюзное движение — штука действительно сильная и живучая, организация просто нуждается в реанимации. Чем я и занялся.
Было непросто. Да, я пришел в обком с навыками командной работы, но и с определенной категоричностью в суждениях: «Не делаешь свою работу — уходи!» А когда я понял, что работаю не столько с чиновниками, сколько с общественниками, то осознал, что здесь шашкой махать нельзя. Ведь многие профлидеры на местах выполняют свою работу на общественных началах. А значит, нужен другой подход в работе с ними.
— Что для вас было самым трудным в тот период?
— Самым трудным было изменить именно психологию профсоюзных работников, их неверие в завтрашний день организации. Ведь на тот момент они даже перестали встречаться с коллективами работников, потому что не знали, как отвечать на вопросы людей.
Я вообще человек такой, что всегда должен сначала себя убедить в том, что то, что я делаю, правильно. Если не убедил — я за это дело не берусь вообще. А когда через два месяца я изучил аспекты своей новой работы и убедился, что профсоюз — организация с будущим, то начал думать, как вновь активизировать работу, — всё, точка. И после этого я начал свою эту убежденность вдыхать и в старых сотрудников, и в новых.
Сначала мы поставили цель — убрать эту позорную ситуацию, которая часто возникала в коллективах даже с высоким уровнем профсоюзного членства. Я говорю о вопросе, который на встречах с людьми регулярно поступал из зала: «А что, профсоюз еще существует?» Нам необходимо было всеми способами рассказывать о деятельности профсоюза, и мы стали развивать информационную работу. А вместе с ней и другие направления деятельности обкома, создав коллектив настоящих профессионалов, способных ответить на все вопросы, которые возникают на местах.
— А пробиться с профсоюзной информацией в общественно-политические СМИ весьма непросто…
— Это мы поняли сразу же — ни радио, ни ТВ наши темы не интересны вообще, и за возможность выступления в СМИ нужно платить. Мы вынуждены были заложить определенное количество денег профбюджета на эти цели. Я выступал на радио, на региональном телевидении, в общем, рассказывал о деятельности профсоюза со всех доступных площадок. Я бросался на всё, в том числе на варианты, когда профсоюз просто упоминался, пусть даже в отрицательном ключе. Было важно, чтобы слово «профсоюз» звучало. И постепенно в медицинских коллективах Подмосковья вопросы о существовании профсоюза стали задаваться все реже, а потом и прекратились. Я использовал все-все свои прежние контакты. Единственное, чего я не применял, — так это административное давление. Никогда. Потому что мне казалось, что вопрос о том, состоять ли в профсоюзе, человек должен решать самостоятельно. В итоге нам удалось не только популяризировать организацию в регионе, но и сохранить и в итоге приумножить количество членов профсоюза.
— Анатолий Иванович, в сфере здравоохранения вы смогли поработать в совершенно разных направлениях. Врач, чиновник, профлидер…
— Думаю, вы хотите спросить, какая работа мне нравилась или нравится больше?
— Да, вы правы.
— Я помню, что, когда я переходил на работу в Мытищи, Анатолий Константинович Астрахов мне сказал: «Тебя характеризуют как хорошего врача, сейчас же ты будешь чиновником. Ты отдаешь себе в этом отчет?» — «Я отдаю себе в этом отчет, но давайте я попробую, а там посмотрим», — отвечал я. Но еще три года, уже будучи управленцем, продолжал совмещать эту работу с работой врача. Потом, получив определенный опыт и второе высшее образование, я понял, что мне интересна эта новая моя ипостась. Я могу, реально могу повлиять на ситуацию в отрасли, исправить ошибки, решить проблемы. Но и о врачебной практике я всегда вспоминаю с теплотой.
Профсоюзная работа более академична. Здесь в большей степени нужно быть дипломатом. Да, другая динамика развития, и отдача тоже другая, но эта работа тоже помогает решать проблемы людей.
Так что я не знаю, какая работа лучше, мне они нравятся все. И уверен, что сейчас могу продолжить трудиться в любом качестве. Я смогу быть и хорошим врачом, и хорошим управленцем.
— Анатолий Иванович, заканчивая нашу встречу, позволю себе задать несколько вопросов личного характера. О хобби, о том, что вы любите делать в свободное от работы время.
— Некоторое время назад я вспомнил свое спортивное прошлое, хожу в спортзал и бассейн. Когда начинал, думал, не сдюжу. А потом — ничего, втянулся. Так сказать, стараюсь поддерживать форму и в то же время отлично переключаюсь. Другое средство для переключения и расслабления — это работа на даче. Что-нибудь вскопать, приколотить, полить. А вот прежняя страсть к рыбалке и лесу куда-то ушла…
— Ваши дети пошли по вашим стопам?
— У меня два сына. Старший долгое время не мог определиться, но в результате стал чиновником, работает в Орехово-Зуевском управлении образования. Ему нравится, и он довольно успешный человек, я очень рад за него. Младший сын пошел по моим стопам, работает врачом-рентгенологом в МОНИКИ. Кстати, моя супруга — тоже медработник, представитель действительно серьезной профессиональной династии. В общей сложности, с учетом меня и сына, у нас получается больше 200 лет стажа! По этому поводу нас даже награждали в какой-то номинации.
— Столько всего в жизни сделано, достигнуто. О чем мечтается на будущее, чего хочется в рабочем и в личном?
— Ничего особенного не хочется. Хочется, чтобы такое состояние, такая работа продолжалась как можно дольше. Я вкусно работаю и вкусно живу. Мне нравится. Мне все это нравится.
Беседовала Наталья КОЧЕМИНА
ДОМНИКОВ Анатолий Иванович, председатель Московской областной организации профсоюза работников здравоохранения РФ. Родился 22 марта 1959 года в Калужской области.
Образование:
в 1985 году окончил педиатрический факультет 2-го Московского ордена Ленина государственного медицинского института по специальности «педиатрия»; в 1987 году окончил клиническую ординатуру в Московском областном научно-исследовательском клиническом институте (МОНИКИ) по специальности «педиатрия»; в 1996 году защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата медицинских наук; в 2007 году окончил Российскую академию госслужбы по специальности «государственное и муниципальное управление»; в 2011 году окончил Академию труда и социальных отношений (АТиСО) по специальности «менеджмент общественной организации».
Профессиональная деятельность:
1987–1988 гг. — врач-ординатор МОНИКИ;
1988–1990 гг. — младший научный сотрудник МОНИКИ, зам. секретаря, секретарь комитета ВЛКСМ МОНИКИ;
1990–1993 гг. — научный сотрудник МОНИКИ;
1993–1995 гг. — старший научный сотрудник МОНИКИ;
1995–1996 гг. — зав. педиатрическим отделением МОНИКИ;
1996–1997 гг. — главный педиатр в Главном управлении здравоохранения администрации Московской области;
1997–2001 гг. — начальник отдела здравоохранения администрации Мытищинского муниципального района;
2001–2006 гг. — начальник управления здравоохранения администрации Мытищинского муниципального района, председатель координационного совета медицинского округа № 3 Московской области;
с 2006 г. — председатель Московской областной организации профсоюза работников здравоохранения РФ.
Автор более чем 40 научно-методических трудов. Заслуженный работник здравоохранения Московской области. Заслуженный работник здравоохранения РФ