На рынке труда в эпоху нэпа было не так уж спокойно, как кажется

Фото РИА Новости

На фото - торговки на Сухаревском рынке. Москва, 1920-е

Начало двадцатых... Страна вроде бы немного отходит от пережитого за последние годы. Война закончилась, да и власти, убедившись, что с построением военного коммунизма они не справились, идут на разрешение частной инициативы. За границей воспрянули эмигранты: знать, не вконец пропала Россия. Бывшим владельцам национализированных фабрик предлагается взять их обратно в аренду: развалившаяся промышленность должна заработать. Те, правда, не слишком торопятся - в нэп первыми ринулись не промышленники, а лавочники.

Культурный шок москвичей и петроградцев: на улицах торгуют свежими пирожками, открылись булочные с хорошим хлебом. Правда  чтобы что-то купить, деньги приходится волочь чуть ли не мешками - “совзнаки” теперь считают на “лимоны”, а то и на “лимарды”. Кстати, заработать эти деньги (если вы, конечно, не спекулянт с толкучки на Сухаревке) - далеко не тривиальная задача. Вас, гражданин, таких, обивающих все пороги в поисках места, много, а работы-то нет. Не тринадцатый год на дворе.

НЭП НЕ СПАС

О том, что случилось после революции с российским рынком труда, красноречиво говорит тот факт, что в 1918 году бирж труда стало примерно в сорок раз больше, чем было в “старорежимное” время. Причем найти работу через эти конторы у обратившегося был один шанс из трех. Советские конторы и учреждения с непроизносимыми названиями и непонятной сферой деятельности, конечно, появляются как грибы, но берут туда “своих”. А куда податься квалифицированному рабочему? Часть заводов остановилась, остальные испытывают дефицит сырья и снабжения топливом и продовольствием. Да и главки, которые теперь руководят промышленностью из центра, делают это крайне неэффективно.

Но вот, казалось бы, войне конец, а с ней и военному коммунизму - можно переходить к мирному восстановлению и нэпу. Крупные предприятия останутся за государством, мелкие и средние можно передать частникам, а еще можно привлечь иностранный капитал, раздав рудники и заводы в концессии...

“Главная ошибка всех нас была до сих пор, что мы рассчитывали на лучшее, и от этого впадали в бюрократические утопии. Реализовалась из наших планов ничтожная доля. Над планами смеялась жизнь, смеялись все”, - писал в 1924 году Ленин.

Иностранцы в Россию действительно пришли - главным образом в добывающую промышленность. На Дону обосновались немцы - фирма Krupp, - правда, не делать пушки, а заниматься сельским хозяйством. Добычу золота на Лене и Витиме вновь взяли в руки господа из Lena Golfields (именно той, которая владела приисками в 1912 году, когда произошел знаменитый Ленский расстрел). Но с раздачей в аренду отечественных фабрик дело не задалось... Не срабатывают и меры “господдержки” промышленности вроде искусственного завышения цен на промтовары. Вернее, срабатывают, но в “обратную” сторону: производство стопорится, денег на зарплату рабочим нет, повсеместно начинаются сокращения штата, а пролетариат, движущая сила пролетарской революции, выходит на митинги и забастовки...

СВИРЕПАЯ ОПТИМИЗАЦИЯ

“На фабрике “Шерсть-сукно” в связи с сокращением рынка сбыта производится сокращение штатов на 50% (рабочих 250 человек). Настроение их подавленное... - Зимой-весной 1922 года товарищи из ГПУ не успевали строчить донесения о настроениях пролетариата. - На военно-обмундировочной фабрике имени Клары Цеткин, бывшей “Марс”, среди рабочих сапожного отделения наблюдается недовольство вследствие отсутствия сырья. Им приходится работать только 1 - 2 часа в день”.

В больших промышленных городах ситуация аховая: они переполнены толпами крестьян, бежавших от голода на селе. А тут еще правительство, не получив от нэпа желаемых результатов, начинает промышленность “оптимизировать”.

“Для служащих - сокращение свирепое. Рабочие: тотчас список лучших предприятий (непременно предприятий) по отраслям промышленности. Закрыть от 1/2 до 4/5 теперешних...” (В.И. Ленин. “Мысли вокруг “Плана народного хозяйства”, 1924.)

За какие-то два года, с 1922-го по 1924-й, в полку зарегистрированных безработных прибывает фантастическими темпами - их становится больше в 15 раз. Особой остроты ситуации придает то, что в города, где и своим-то места нет, массово бегут от голодной жизни крестьяне. На биржах труда из-за этого переизбыток чернорабочих. Но там можно получить обед, пусть и мизерное, но пособие и возможность устроиться на временные работы. Правда, последние ситуацию не спасают: труд там тяжелый, а платят почитай что ничего. Вот снова донесение московского ОГПУ - на сей раз из 1925 года. Язык оригинала сохранен:

“Настроение безработных чернорабочих и строителей в Москве крайне возбужденное. Массовое недовольство вызывают недостаточная посылка на общественные работы, малая оплата труда на общественных работах, при которой женщины, занятые над выворачиванием пней, зарабатывали в среднем 20 - 22 коп. в день, и высокие нормы. На Замоскворецкой бирже труда имело место требование созвать общее собрание безработных и учреждения контроля от безработных над деятельностью биржи... Низкая заработная плата и высокие нормы влекут отказ безработных от работы”.

А еще можно представить, какой благодатной почвой повальная безработица была для кумовства и коррупции. Московская шуточка из середины двадцатых: “Кого больше принимают на работу - членов или не членов профсоюзов? Больше родственников”. И биржи труда, естественно, не были исключением из этого правила. В конце концов их стали попросту громить - для этого толпе уже нужны были самые незначительные поводы:

“30 мая (1925 года. - А.Ц.) в связи с незначительной задержкой выдачи пособия толпа безработных г. Минска ворвалась в кабинет наркомтруда, явившийся председатель Совнаркома тов. Адамович не мог успокоить безработных. На следующий день толпа безработных, ввиду непосылки на работы вопреки обещаниям, пыталась избить наркомтруда; последний еле скрылся в здании Совнаркома, причем за ним следовала громадная толпа”.

Вот кому в этих условиях не приходилось сидеть без работы, так это ГПУ - голодное недовольство приобрело откровенно политический характер:

“Отмечается оживление антисоветской агитации: “Политику ведут на спинах рабочего класса”, “Стараются на нашей шее строить капитализм”, “Советы разъезжают на шее рабочих хуже буржуев”... - писали в донесениях работники столичных “внутренних органов” осенью 1926 года. - В ряде случаев агитация сопровождается призывом к забастовке и борьбе с Советской властью”.

Из донесений все того же ведомства, но месяцем позже:

“Недовольство безработных ряда секций (деревообделочников, текстильщиков, швейников и пищевиков), причем следует отметить влияние активной группы печатников на остальные секции... Брожение среди безработных усиливалось благодаря деятельности этой группы, где было сильно влияние анархистов... Нужно отметить, что в связи с арестом группы главарей атмосфера на бирже труда значительно разрядилась”.

Власти еще с 1924 года борются с гигантскими цифрами статистических отчетов вполне по-большевистски: “бесстажные и малоценные элементы, ищущие пособий”, вычищаются из списков зарегистрированных. Позже следуют и другие ограничения:

“Биржи теперь записывают квалифицированных работников, неквалифицированных, если они в течение последнего года непрерывно работали не менее шести месяцев, подростков и переростков до 21 года, если они дети рабочих и служащих, а также тех, которые кончили специальные учебные заведения”, - предупреждает изданная в 1927 году памятка ищущим работу. Да, “внутренним мигрантам” из села вход на столичные биржи труда теперь заказан...

Впрочем, чего греха таить, для многих пребывание на бирже труда было не столько жизненной необходимостью, сколько возможностью получить государственную бумажку - и потом спокойно “заниматься делом”, скажем, не вполне законной торговлей. Московский анекдот середины 20-х: “На бирже труда: - У вас пятилетний стаж имеется? - А как же! Шестой год прихожу отмечаться”.

Несмотря на все ограничительные меры, в 1926 году безработных в одной Москве было в четыре раза больше, нежели до революции и войны, а без работы, согласно переписи, сидела пятая часть жителей столицы (значит, в реальности, скорее всего, гораздо больше). Около половины москвичей оставались “временно занятыми”...

Ну а потом - потом началась коллективизация, массовый набор на великие стройки, а также чуть менее массовая, но все равно масштабная отправка рабочих на помощь колхозному строительству. 13 марта 1930 года Центральная биржа труда в Москве закрывается: официальной безработицы в стране победившего социализма больше не существует. Проблему сельских мигрантов решают двумя годами спустя: во время паспортизации населения “молоткастые-серпастые” колхозникам не дадут, “прикрепив” их к земле.

БЕЗРАБОТИЦА ПОСЛЕ БЕЗРАБОТИЦЫ

Раз проблема “капиталистического пережитка” - безработицы - ликвидирована, да еще с такой помпой, то и никаких официальных данных о ней, понятное дело, больше не собиралось.

Однако куда, к примеру, отправились многотысячные толпы амнистированных после смерти Сталина? Куда трудоустроили три миллиона военных, сокращенных во время хрущевской “оттепели”?

Недовольство неустроенных кадровых военных стало одной из причин массовых беспорядков 1961 года в Краснодаре (о народных выступлениях эпохи “оттепели” см. в “Солидарности” № 19, 2012). Но это уже другая история.