или Ответственный, но безответственный орган

Фото из архива "Солидарности"

ИСПРАВЛЕННОМУ ВЕРИТЬ?

2 сентября в Центральный районный суд Волгограда явился очередной свидетель по “делу Кобозева”. Им стала председатель обкома профсоюза работников народного образования и науки Лидия Нестеренко. Глава обкома, одного из самых больших по числу членов профсоюза, просто не могла не входить во все руководящие органы облсовпрофа, включая попечительский совет организации. Однако, как выяснилось в суде, в вопросах имущества Лидия Федоровна особо не сильна и голосовала по ним в основном “на доверии” к докладчикам. На допросе Нестеренко так и сказала: это “не ее дело”.

Казалось бы, при таком подходе к вопросам профсоюзной собственности внимание свидетеля не должно было особо на них заостряться. Но Лидия Федоровна помнит многое и, например, с уверенностью говорит о том, что планы создать в подвале штаб-квартиры облсовпрофа пункт общественного питания обсуждались на заседаниях и Совета, и исполкома, и в коридорах. А именно - что подвал не используется и не представляет никакой ценности, а облсовпрофу нелишне было бы иметь под боком хороший пункт общепита и тем более - доход от него.

Нестеренко показала, что сделка по внесению части подвала в уставный капитал ООО “Туркестан” исполкомом обсуждалась, но сама свидетель “могла там и не быть”. Последнее уточнение, конечно, в некоторой степени нивелирует ценность полученных судом сведений, но вряд ли служит обвинительным аргументом. Напомним, обвинение придерживается той позиции, что бывший председатель облсовпрофа Вячеслав Кобозев подвальное помещение попросту похитил, а рассматриваемые в суде соответствующие постановления исполком “не обсуждал и не принимал”.

При этом пока что некоторые допрошенные члены исполкома, включая Нестеренко, показывают, что само название “Туркестан” впервые услышали на следствии. Кстати, многие твердокаменно уверены в том, что облсовпроф прав на имущество обкомов не имеет (с этим никто и не спорит), а вот имущество самого облсовпрофа - “общее”.

Зато Лидия Нестеренко совершенно точно показала, что свои решения исполком мог принимать не только на заседаниях, но и в так называемом рабочем порядке. То есть с помощью опросного листа и иногда телефонного обзвона членов исполкома. А вот чего, исходя из слов свидетеля, исполком не мог сделать ни в рабочем, ни каком-либо другом порядке, так это отстранить Кобозева от должности председателя облсовпрофа в конце 2009 года. Не может - по причине отсутствия полномочий - и сейчас: этот вопрос находится в ведении вышестоящего профсоюзного органа, Конференции.

- У нас, как и повсеместно, жесткость законов компенсируется их неисполнением, - прокомментировала ситуацию с нарушением устава Нестеренко.

Несмотря на такую житейскую мудрость и в целом неплохую память свидетеля, сторонам процесса приходилось подолгу добиваться от Лидии Нестеренко ответов на очень многие вопросы. За минувшие полтора года перед судьей Алексеем Косолаповым таких свидетелей предстало с пару десятков: им задают вопросы, они не дослушивают, начинают отвечать, полагая, что угадали окончание, и, конечно, невпопад. Сторонам приходится повторяться снова и снова, а свидетелю так хочется рассказать о чем-то своем... Процесс, таким образом, немилосердно затягивается.

- Нам в ходе допроса приходилось по полчаса выяснять, что же свидетель имела в виду. Заметьте, человек на восьмом десятке ходит без очков: по ее ответам после ознакомления с документами видно, что она их даже не читала, - а рассуждать уже начинает. Нестеренко, как профсоюзный руководитель со стажем, без чувства должной ответственности относится к рассматриваемым в суде вопросам. Ей один вопрос задаешь - она полчаса говорит на другую тему, - негодует адвокат Кобозева Андрей Алёшин.

С другой стороны, как еще можно ответить, например, на такой вопрос прокурора: “Известно ли вам что-нибудь об устройстве в ООО “Волгоградпрофкурорт” супруги зятя Кобозева”?

Тем не менее не исключено, что такое же негодование испытывал и следователь, который допрашивал Нестеренко на стадии предварительного следствия в 2009 году. Лидия Федоровна, с благодарностью его вспоминая, рассказала, что работнику органа следствия пришлось три раза переписывать протокол допроса, поскольку она находила там неточности. Но, как нетрудно догадаться, сторона защиты не видит в этом смешного, ведь следователь мог искажать показания Нестеренко и умышленно:

- Следователь трижды по ее замечаниям переделывал протокол. И, в принципе, из ее показаний следует, что ее пытались заставить подписать то, чего она не говорила, - поясняет Алёшин. - В последний лист протокола допроса впечатано то, что замечаний от свидетеля не поступило. Хотя, по логике вещей, это должно делаться рукой самого допрашиваемого, иначе мы имеем дело с заготовленным бланком, на котором заранее прописан пункт об отсутствии замечаний. И еще: при допросе “сложных” свидетелей, которым свойственно давать неопределенные показания, следователи обычно требуют от свидетеля ставить подпись даже не на каждом листе протокола, а под каждым ответом на вопрос следователя. УПК не требует составления в полном объеме именно рукописного текста протокола, но мы должны исходить из разумности и целесообразности составления отдельных частей протокола именно рукописно. В частности, от руки обычно пишется фраза об ознакомлении свидетеля с протоколом, что придает большую достоверность и доказательственную силу документу. Указанная мной “прописная” практика приветствуется всеми высшими инстанциями правоохранительных органов и высшими судебными инстанциями. Протокол допроса должен быть документом кристальной точности, потому что любая фраза несет на себе большую смысловую нагрузку и может иметь серьезные правовые последствия. Вообще, главный больной вопрос современных российских правоохранительной и судебной систем состоит в том, “что же мешает современным правоохранительным органам и судам при наличии исключительных полномочий делать все правильно и по закону, и почему так безобразно расследуются и рассматриваются уголовные дела?”.

“ФАРС-МАЖОР”

Прошедшая неделя оказалась богата на членов попечительского совета облсовпрофа, не вдававшихся в детали управления имуществом организации. Вслед за Лидией Нестеренко место за свидетельской кафедрой заняла председатель Волгоградского обкома профсоюза работников культуры Людмила Широкова.

Вот занятный пример. В 2006 году, после обсуждения в попечительском совете вопроса об отчуждении той самой части подвала из-за невозможности рассчитаться с долгами, этот вопрос был вынесен на рассмотрение исполкома. При этом Людмила Васильевна полагает, что прав на отчуждение имущества у исполкома нет вовсе (а есть у Совета облсовпрофа). Что в таком случае мешало свидетелю “восстановить справедливость”, не вполне ясно.

Но свидетель Широкова, наверное, первая из всех, внесла ясность в один из самых часто обсуждаемых в суде вопросов: об имущественных отношениях между облсовпрофом и его членскими организациями. Многие профсоюзные начальники и большинство рядовых членов профсоюзов считают, что, например, Дворец спорта принадлежит каждому из них на том основании, что “это все строилось на наши взносы”. Людмила Васильевна рассудила здраво:

- Это мы понимаем, что права членских организаций облсовпрофа на членские взносы после их перечисления утрачиваются и членам профсоюза не возвращаются, а идут на уставную работу облсовпрофа. Но члены профсоюза говорят: вы это построили на наши кровные, так что будьте добры...

Се ля ви, как говорится, но настроения описаны точно в русле логики многих рядовых членов профсоюза. Однако логика стала хромать, едва речь зашла о злополучном “Туркестане”. (Заседаний, связанных с ним, Людмила Васильевна тоже не помнит.) В суде уже не раз говорилось о том, что облсовпроф вступал имуществом в различные организации с целью поиска новых источников дохода: с финансами у волгоградских профсоюзов было не ахти. То есть необходимо было поправлять финансовое положение. Людмила Широкова отреагировала на эту простую мысль оригинально:

- Если денег не было, зачем было стройку начинать?

Когда же у нее спросили о целесообразности привлечения инвесторов к подобным проектам (что и делалось в реальности), свидетель сообщила, что “облсовпроф не бедствовал, с сумой не ходил, зарплату выплачивали, банкротом он себя не объявлял”. Однако свидетель не учла то обстоятельство, что само по себе неиспользующееся имущество изначально, в силу своего существования, уже требует у хозяина постоянных затрат и расходов (в том числе налоговых). То есть использование этого имущества - это еще необходимое условие владения им. В противном случае имеет место исключительно “отрицательная”, расходная экономика.

Далее выяснилось, что у члена попечительского совета (!) Широковой своеобразные представления об имуществе и коммерческой деятельности. Из ее слов можно было понять, что наличие собственности - это уже предпринимательство. (Напомним, облсовпроф как общественная организация не имеет права заниматься коммерческой деятельностью напрямую, что и явилось одной из причин создания того же ООО “Туркестан”.) А впрочем - “не сильна я в гражданском праве”, призналась Широкова.

Но пока что самым, пожалуй, занятным эпизодом ее допроса стало выяснение обстоятельств, связанных с рассмотрением запроса следственных органов на “дачу согласия” на уголовное преследование Кобозева. (Материалы дела таких документов не содержат, и защита утверждает, что такого согласия не давалось и само преследование их подзащитного незаконно. Что и подтвердил первый приговор суда.) После того, как исполком облсовпрофа отказал в этом следственным органам в декабре 2009 года, тогдашний председатель обкома профсоюза работников АПК Геннадий Меденцов разослал членам исполкома письмо, в котором убеждал их: в деле надо разбираться. А еще - “перестать благодушно требовать освобождения Кобозева из-под стражи” (со слов Широковой).

В результате Меденцов направил в органы письмо с соответствующей просьбой сам, причем от лица своего, “обкомовского” президиума. Так вот, когда защита спросила, почему Меденцова не привлекли к профсоюзной ответственности за направление заявления в следственные органы, нарушающее устав и постановления исполкома облсовпрофа (невыполнение целых двух постановлений под условными названиями “отказать органам”), Людмила Васильевна ответила: решение “принимал не Меденцов, а его президиум”. То есть ответственность несет последний.

Допустим. Но тогда почему же, чуть только речь заходит об ответственности членов уже “облсовпрофовского” исполкома за принятые ими решения по той же собственности, свидетель говорит, что “ответственность несет председатель, который ставит подпись”? И в то же время председатель обкома профсоюза работников культуры признает, что профсоюзный агроном нарушил устав. Почему не наказали? - “Я не могу отвечать за весь исполком”.

Проблема в том, что так говорят многие члены исполкома облсовпрофа. То есть исполком, словами Винни-Пуха, - странный предмет: если он есть, то его сразу нет. Наверное, по театральной привычке Людмила Васильевна несколько раз произносила в суде слово “фарс-мажор” вместо “форс”. Как нельзя кстати.

Предыдущий материал о “деле Кобозева” находится здесь