В преддверии празднования 65-летия Победы в Великой Отечественной войне корреспондент “Солидарности” встретился с человеком, который и войну, и профсоюзную работу тех лет знает не понаслышке. Георгий Елисеевич КАНАЕВ летом 1941 года семнадцатилетним добровольцем ушел служить в войска связи, а по завершении войны, окончив МГИМО, продолжил держать связь уже в профсоюзных рядах.


- Здравствуйте, Георгий Елисеевич. Поздравляем вас с наступающим праздником Великой Победы. Первый вопрос, безусловно, о начале войны. Каким вы его запомнили?

- В белгородской средней школе для нас состоялся выпускной вечер. Цветы, подарки, мы танцевали, было очень весело, а после бала я отправился проводить девушку до дома. К себе вернулся довольно рано и лег спать. Этот день - 21 июня 1941 года. Когда я проснулся утром, то услышал по радио слова Молотова о том, что фашистская Германия вероломно вторглась на территорию Советского Союза. Я и двое моих друзей - Женя Каменев и Петя Сидоров - вступили в истребительный батальон. Это полувоенное формирование набиралось в основном из пенсионеров, студентов и школьников. Мы патрулировали город, дежурили на парашютных вышках, наблюдая приближение немецких самолетов, поднимались по тревоге, когда под Белгородом сбрасывали группы диверсантов. А в начале августа Женя попросил сходить с ним в райком комсомола. Оказалось, его вызвали на так называемый “сталинский” призыв в войска связи. Тогда в армии по части связи были большие проблемы, и спешно формировались запасные батальоны. Я минут тридцать уговаривал секретаря райкома и спорил, прежде чем и меня приняли добровольцем.


- Если вы только закончили десятилетку, значит вам еще не было 18 лет - вам предлагали остаться?

- Конечно, нас как только не отговаривали: и матери, и девушки, и даже бюро горкома комсомола. Но мы твердо доказывали, что уже годимся для службы и войны. Настроение у всех было самое боевое. Из Белгорода наш батальон привезли в Харьков, разместили на футбольном стадионе и на месяц бросили: ни учебы, ни присяги, только выдавали в день по одиннадцать рублей суточных. Мы взбунтовались и заявили старшине, что требуем начала обучения. Он смущенно укатил и вернулся уже с офицером. А поскольку я единственный из всей ватаги был в военной форме, которую подарил отец, он меня принял за зачинщика и забрал в военкомат. Там военком мне: “Да как вы смели?! Пойдете под трибунал! Сдайте комсомольский билет!” А я в ответ: “Не вы мне билет выдавали, не вам его и забирать”. В общем, обстановка накалилась. В этот момент входит мой старшина и шепчет на ухо военкому что-то такое, от чего тот резко меняется в лице. Оказывается, весь батальон без команды пешим строем пришел под окна военкомата и требовал моего освобождения. Меня отпустили, а на следующее утро со стадиона нас перевели в отлично оборудованный учебный корпус и начали занятия. Правда, отучились мы совсем недолго - в конце сентября начались масштабные бомбежки Харькова, фронт приближался к городу. Но нас не бросили, как многих других, на прорывы, а решили оставить в резерве. Считалось, что связисты довольно ценные кадры.


- Значит, все-таки сначала эвакуация? Когда же вы попали в боевую часть?

- Да, эвакуация. Весь батальон - 300 - 400 человек - шел пешком от Харькова до Сталинграда по грязи, слякоти и уже ощутимому холоду. Помню, под самым Сталинградом мы плыли на барже и целую ночь батальон бегал по палубе, чтобы согреться - грохот стоял почти артиллерийский.
Только под Астраханью началась серьезная учеба, а уже зимой 1941 года нас перебросили в Москву, откуда начали отправлять в части. Меня определили во 2-й конный корпус генерала Белова и направили на Западный фронт под Смоленск. Идти группой было нельзя, так как всю дорогу над нами непрерывно летали “мессершмиты”, а для них, да еще на снегу, пятьдесят человек - прекрасная цель. Мы пробирались по два-три человека, я - все с тем же Женей Каменевым. Несколько раз попадали под обстрел, мне слегка зацепило руку, но хуже было другое. На страшном морозе под сорок градусов мой друг заболел: появился сильный жар, он не мог идти и только все просил, чтобы я не бросал его. Я тащил его на себе несколько дней, а когда добрались до какой-то дивизии, нам заявили, что такой армии здесь нет, и тем же путем отправили обратно в Москву. Вот примерно месяц мы в шинельках и пилоточках зимой 1941 года около линии фронта и гуляли. Из Москвы я попал на Калининский фронт, где в 43-й армии генерал-майора Голубева и провоевал связистом до конца войны.


- Вспомните, пожалуйста, ваш первый бой.

- Это случилось в Калининской области. Подъехали к какой-то деревне, вдруг слышим - стрельба. Из леса, растянувшись цепями, на нас идут эсэсовцы. А наш полк - это в основном девчонки: телеграфистки, телефонистки. Мужики только в роте подвижных средств связи были, да еще водители. И вот девчонки по команде “В ружье!” залегли по огородам, а фашисты прошли еще метров сто и неожиданно выкидывают белый флаг. Что такое? Командир полка встал, взял одного красноармейца и пошел к парламентерам. Но чуть они подошли ближе - автоматный огонь, оба убиты. Начался долгий бой. Нами никто уже не командовал, и мы дрались, кто как умеет. Пока подошла наша пехота, мы потеряли убитыми пятнадцать девчонок...


- Все-таки расскажите подробнее именно о службе связиста - что главное?

- Служба связиста - это, конечно же, не передовая, где солдатам сутками приходилось лежать под немецкими пулями. Но и легкой прогулкой ее не назовешь: постоянные переходы-переезды, где-то ползком по траншеям, где-то бегом под обстрелом, но задача всегда одна - доставить донесение. Также довольно неприятное дело - передвигаться в одиночку по лесу вечером или ночью, особенно когда нет достоверной информации о линии фронта...


- Приходилось по ошибке забираться в тыл к немцам?

- Приходилось, но это было уже в Европе и не по ошибке, а по приказу командования. В декабре 1944 года войска получили команду брать Тильзит: один из наших гвардейских корпусов прорывался с левого фланга на территорию Восточной Пруссии, где немцы замкнули его в кольцо. В штабе армии мне дали задание лететь на У-2 в тыл к немцам с приказом командующего армией о дальнейших действиях этого корпуса. Делать нечего - полетели. Над линией фронта попали под бешеный огонь зениток. Кругом вспышки, разрывы - еще не стемнело, и били по нам наверняка. Но каким-то чудом долетели, я передал пакет, и с ответным донесением тут же отправились в обратный путь. Когда все закончилось, мы с пилотом попытались сосчитать пробоины на самолете. И сбились со счета: все было буквально изрешечено. Корпус в итоге был освобожден из кольца, а нашу армию перебросили под Кенигсберг.


- А случалось ли встречать на войне кого-то из “великих” - Жукова, Рокоссовского?

- Как раз под Кенигсбергом были два случая... Что больше всего поразило там - это колоссальное количество техники, собранной для осады города: катюши, тяжелые орудия, тягачи, - все стояло колесо к колесу. Связисты могли передвигаться только на лошадях, иначе не развернуться. Однажды едем по шоссе, а по нему еле движется огромная колонна нашей техники. Вдруг окрик: “Эй, казачки!” Подъезжаем - маршал Василевский: “Ну-ка, слетайте, посмотрите, почему стоим”. Посмотрели - полуторка со снарядами завязла. Докладываю Василевскому, а он отдает приказ: “В кювет ее!” - “Есть в кювет!..” Была и вторая встреча: на Лисьей горе под Кенигсбергом у нашего наблюдательного пункта стояла высокая сосна, которую оборудовали под смотровую площадку. На ней однажды собралось все наше командование, в том числе и Василевский. Вдруг - массированный артобстрел. Командиры быстро-быстро по лесенке вниз - и к нам в землянку. А тут подоспело сообщение, что первая линия обороны Кенигсберга взята, а с ним и шампанское, так что маршал и победу, и вино разделил с нами.


- Кенигсберг - это уже завершающий этап войны, значит, вас миновало - всю войну прошли невредимым?

- Не совсем так. В Померании нас разместили между штабом и фронтом, мы доставляли донесения в обе стороны. А местность Померании - сплошные дремучие леса, где на тот момент оставалось множество мелких групп немцев, поляков из Армии Крайовой и власовцев. Передвигались мы в основном на мотоциклах, причем при мне обязательно находился пулеметчик. Однажды попали под минометный обстрел. Мотоцикл подбросило, от него оторвалась коляска, а я из нее вылетел и довольно ощутимо протащился по дороге. Тогда все обошлось благополучно, но было затем и еще несколько обстрелов... В первый также перевернулся мотоцикл. Мотоциклиста ранило, а я сперва ничего не почувствовал, только плечо заныло. Поднял мотоцикл, погрузил товарища и скорее поехал в штаб. Сдал его в госпиталь и свое плечо врачу показал. А у меня двойной перелом ключицы, и кость едва не задела артерию... Второй обстрел: на скорости около 100 км/ч мина кинула наш “виллис” о дерево. Я очнулся уже в госпитале. Был пробит череп, сломана правая нога, сотрясение мозга... Эта поездка обернулась для меня шестью месяцами госпиталя, а случилась она уже летом 1945 года.


- Если вернуться к июню 41-го, что изменилось в ваших представлениях о войне за эти четыре года?

- Сперва я представлял войну довольно романтично, но после фронта и первых обстрелов стало понятно, что никакой красоты в ней нет. Временами был и страх, к примеру, когда из штаба по тревоге поднимали в круговую оборону, а немцы лезли в прорыв, но было и постоянное спокойствие - скольких людей я ни встречал на войне, в каждом чувство долга перед страной безоговорочно перевешивало этот личный страх за свою жизнь. Мы не сомневались, а выполняли свою работу. И самое главное - с первого дня войны ни у кого не было даже тени сомнения в нашей конечной победе, никто ни разу не произнес: “А вдруг мы проиграем?” Уже в 46-м году, после госпиталя, меня эвакуировали в Воронеж, где я демобилизовался и отправился домой - в Белгород. На этом моя фронтовая судьба заканчивается...


- И, видимо, начинается профсоюзная?

- Не совсем. По возвращении домой мне пришлось во второй раз пойти в десятый класс. В 44-м году во время переправы через Вислу под артобстрелом мой плотик перевернулся, и ко дну пошли все мои вещи, в том числе и аттестат об окончании средней школы. Поэтому пришлось вновь поступать и сдавать десятилетку экстерном. За годы войны некоторые школьные знания подзабылись, а неподалеку от школы жила милая девушка Анечка, у которой я стал брать учебники, советоваться, она мне помогала... Вот до сих пор и помогает - мы женаты уже 58 лет... Я сдал экстерном, направил документы в МГИМО и пять лет отучился на историческом факультете, окончив институт с красным дипломом. Выбор мест работы был довольно широкий: редакция “Правды”, МИД, ГРУ, профсоюзы. Тогда решение было принято в пользу ВЦСПС в том числе и потому, что только там обещали обеспечить жильем - до этого мы с женой занимали полкомнаты в общежитии. Но не только жилье: еще во время учебы я общался с профсоюзными работниками, которые очень увлекательно рассказывали о международной солидарности трудящихся, о работе с иностранными делегациями...


- Работа с иностранными делегациями в то самое время, когда опускался железный занавес, - возможно ли такое?

- Для профсоюзных работников СССР этот занавес опустился с той стороны, но, конечно же, работа продолжалась. В 1953 году меня направили референтом во Всемирную федерацию профсоюзов, которая тогда располагалась в Вене - в советском секторе оккупации города, поскольку организация считалась прокоммунистической. В международном профсоюзном движении, как и в общих отношениях Советского Союза с западными странами, тогда тоже уже началась своего рода холодная война: нам запрещали посещение западных стран, не давали визы, не пропускали к нам иностранные делегации. Международная конфедерация свободных профсоюзов - организация, созданная на Западе в противовес ВФП, - даже приняла резолюцию: никаких контактов с профсоюзами ВЦСПС и ВФП. Поэтому поиск путей для контакта с зарубежными организациями (в особенности западного блока) для нас на тот момент являлся самой насущной проблемой.


- И каким же образом вы ее решали?

- Приходилось думать и изворачиваться. Например, в Будапеште была создана Международная профсоюзная школа для профсоюзников стран Латинской Америки, Африки и Азии. Но как их провозить в Будапешт? Мы придумали такой путь: группа слушателей через Западную Европу летела в Вену, мы принимали их на военном аэродроме в нашей зоне оккупации, сажали в автобусы, и я их сопровождал до венгерской границы, где дежурили два часовых - от Австрии и от Венгрии. Венгерский часовой был “наш”, заранее знал о приближении группы, и когда мы подъезжали, говорил австрийцу, мол, иди отдыхать, а сам поднимал шлагбаум, и я отправлял группу в сторону Будапешта. Когда в Вене проводился III Всемирный конгресс профсоюзов, мы таким путем переправили несколько сот участников мероприятия.


- Но ведь об этой вашей деятельности не могли не догадываться. Последовала ли реакция?

- Еще какая. В то время ВФП размещалась в роскошном дворце принцев Кобургов. Вот однажды утром мы пришли на работу и обнаружили у дверей двух жандармов, которые вход в помещение нам запретили. Оказалось, что мы как нежелательная прокоммунистическая организация на территории Австрии запрещены, все имущество конфисковано, а нас депортируют из страны в кратчайшие сроки. Тогда в Вене была очень напряженная ситуация, постоянно доходили сообщения о том, что наших людей похищают и вывозят в Западную Германию. За мной установили слежку. Несколько раз я замечал идущего неподалеку полицейского. Один раз я резко поймал такси и уехал, а когда вернулся домой, он подошел ко мне и заявил: “Герр Канаев, я поставлен не для того, чтобы следить за вами, а для обеспечения вашей безопасности. Пожалуйста, сообщайте мне о ваших планах и перемещениях”. Конечно, всю информацию я давать ему не мог: иногда к нам нелегально приезжали профделегации из Италии, Франции, Бельгии, и мы консультировались с ними о возможности восстановления и признания ВФП, искали выходы на иностранные посольства. Однако добиться этого не удалось, и нам было дано указание выезжать. Деятельность ВФП была направлена на максимально сплоченные действия профсоюзов по всему миру. Даже когда проводились конгрессы, они не назывались конгрессами ВФП, на них могли присутствовать даже представители оппозиционных организаций. Понятно, что в условиях холодной войны такую сильную структуру постарались ликвидировать.


- Значит, для ВФП все на этом и закончилось?

- Ну конечно же, нет. В Москве я пробыл всего неделю, а затем мне заявили: “Георгий Елисеевич, ты у нас едва ли не единственный специалист по ВФП. Поезжай в Прагу и создавай там новую штаб-квартиру ВФП”. Я поехал, принялся за работу. Присутствовал на заседаниях чешского кабинета министров, сотрудничал с их профлидерами, добивался контактов, оборудования, помещений, и в конечном итоге на площади Кюри нам выделили несколько комнат. Мы сидели там вдвоем с французским сотрудником ВФП, принимали документы и рассылали по всему миру. Затем, когда вопрос со штаб-квартирой решился, в Прагу стали съезжаться руководители всех профцентров стран народной демократии и организация заработала в полную силу. А в 1957 году вышел срок моей службы. Меня отозвали в Россию и предложили место старшего референта в международном отделе ВЦСПС в секторе международных профсоюзных и непрофсоюзных организаций.


- После стольких лет практики как вы оценили работу международного отдела нашей страны?

- Меня поразило несоответствие структуры нашего отдела современным международным реалиям. На одном из совещаний я высказал завотделом Петру Пименову свои соображения: необходимо как можно плотнее работать с недавно возникшими африканскими и арабскими независимыми государствами, а у нас почему-то они до сих пор распределены между секторами Англии и Франции, - колониальная структура какая-то! Пименов сказал: “Хорошо. Инициатива наказуема”. И на следующий день я увидел приказ о назначении меня референтом по связям с профсоюзами стран Африки и Арабского Востока.


- Значит, опять налаживать контакты... Каким образом?

- Очень просто - нужно туда ехать. Тогда мы начали вводить такую форму международных связей, как создание международных профкомитетов солидарности. Они собирались из представителей профсоюзов различных стран, проводили быстрые конкретные заседания и принимали резолюции в отношении тех стран, которым требовалась поддержка. Такой комитет был создан по Адену в момент его борьбы за независимость от Англии, а заседание планировалось проводить в Египте. Меня заявили на участие в работе комитета, но с таким условием: после проведения заседания необходимо совершить поездку по странам Восточной Африки, при том что ни одной нашей организации там не было, виз не было и согласия нас принять никто не давал. Решили все же попробовать.

Прибыли мы с Пименовым в Египет, запросили визу на въезд в Аден в английском посольстве. Нам, естественно, отказали, но египтяне говорят: “Не расстраивайтесь, мы вас в Таис забросим, а оттуда вы уж как-нибудь доберетесь”. Посадили нас в полуразваленный самолет: в стенах и в полу дыры, дверь в салон проволокой прикручена, пилот почему-то англичанин, а внутри битком арабов, и все они с огромными мешками - машина дико перегружена. Вспомнилось тогда, как я на У-2 над линией фронта летел... А тут - летим над Красным морем, посадка на горе с тем расчетом, чтобы остановиться у самого края пропасти, потому что места в обрез. Ничего, долетели и отправились в посольство. Посол обещал “что-нибудь придумать”, а наши арабские друзья нам предложили более быстрый вариант: дать нам два джипа, пять автоматчиков и с боями прорваться через горы в Аден. Когда посол узнал, его чуть удар не хватил: Пименов - депутат Верховного Совета, кандидат в члены ЦК КПСС - будет с боями прорываться! Наконец нашли вариант: лететь в Сомали. Там сначала тоже не разобрались и с винтовками нам “Руки вверх!” командовали, но потом мы добились официального приема, обменялись контактами и - опять без виз - дальше, в Кению. Там уже была независимость, но все равно англичане всем заправляли, и опять мы вышли “нежелательными элементами”. Английский офицер нам предложил: или в гостинице ждать ближайшего самолета, или в тюрьме. Мы выбрали первое, пошли в ресторан, а там сбежалась толпа и требует лекцию о Советском Союзе. Мы им часа три рассказывали, пока нас не выслали - в Танзанию. Туда прилетели, а там бунт и введено военное положение - нас вообще никуда не выпускают и не впускают. На следующий день бунт подавили, а перед нами официально извинились министр труда и министр иностранных дел, разрешили выступление по телевидению.

Дальше - Занзибар. Как меня в 1941 году отговаривали на фронт идти, так нас консул отговаривал лететь в Занзибар. Там, мол, кровавый переворот, а если решили лететь, то пишите расписку, что всю ответственность берете на себя. Прилетели - к нам бежит толпа. Ну, думаем, все. Эти точно убьют. А они обниматься! Оказалось, эти ребята учились в нашей Международной профсоюзной школе в Москве, а министр иностранных дел - в РУДН. Опять прием, опять все очень благополучно складывается для дальнейшего сотрудничества. Вдруг открывается дверь и входит двухметровый негр в армейской форме и пистолетом Пименову в грудь тыкает: “Я фельдмаршал, два дня назад совершивший здесь кровавый переворот. Мы захватили полицейский участок и убили одного полицейского! Кто ты такой?” Пименов отвечает: “Я представитель делегации, направленной профсоюзами Советского Союза. Выпьешь?” Фельдмаршал отказываться не стал, а через некоторое время мы отправились в Уганду - уже по приглашению президента Конгресса профсоюзов этой страны. Что интересно, он устроил нам лекцию в профсоюзном колледже Международной конфедерации свободных профсоюзов - оппозиционной нам организации, которую я еще по разгону ВФП в Вене хорошо помнил.

Можно еще долго рассказывать: Марокко, Тунис, Алжир, затем страны Арабского Востока, Латинская Америка (в Коста-Рике, кстати, меня задержали и на весь мир передали, что советский агитатор Канаев арестован и будет отдан под суд), Мальта, - все хорошо наработанные сейчас международные контакты создавались в то время в обстановке, приближенной к боевой.


- Последний вопрос: все-таки, после Отечественной войны и стольких лет, посвященных профсоюзной работе, какой совет вы дадите тем, кто работает сейчас?

- Международные связи собирались по крупицам. Когда я впервые попал на мероприятие МОТ в 1957 году, нас никто не признавал, с нами никто не хотел общаться. Только после постоянных “круговых” поездок и встреч с профсоюзными лидерами других стран удалось добиться уважения, доверия и признания наших профсоюзов во всем мире. Показательно, что уже в начале 70-х годов МКСП отменила свою резолюцию о разрыве контактов с ВЦСПС и ВФП, вновь начался разговор о формировании единого профдвижения. Это ведь тоже - победа. Своей работой мы доказали западным коллегам, что цель у нас одна - единство и солидарность трудящихся. Нужно дорожить достигнутым так же, как и памятью о Великой Отечественной войне. Пожалуй, такая параллель возможна и уместна. От души поздравляю всех своих коллег и однополчан с праздником Победы.

Беседовал Илья КАРПОВ