10 мая исполняется год, как от нас ушел великий русский мыслитель, писатель, гражданин - Александр ЗИНОВЬЕВ. Говорят, что время лечит. Но так бывает не всегда. С течением времени проясняется и масштаб утраты. Значение этой потери трудно преувеличить... Вернувшись в Россию из вынужденной эмиграции, Александр Александрович не раз выступал на страницах “Солидарности”, относился к изданию с симпатией и интересом. В преддверии печальной годовщины корреспондент “Солидарности” встретился с вдовой писателя Ольгой Мироновной (на фото). На протяжении последних 40 лет жизни Зиновьева она неизменно была рядом с ним, стойко перенося все удары судьбы.

- Ольга Мироновна, как реагируют люди сегодня на постигшую нас утрату?

- Мне звонят люди разных возрастов и профессий: “Как жить без Зиновьева?” Люди взволнованы, и потерю ощущают как очень живую. И чем больше проходит времени, тем больший размах она приобретает, проявляются новые грани. Зиновьев был живой, безукоризненной совестью, тем социальным нервом, по которому можно было замерять все изменения и проблемные зоны нашего сумасшедшего мира. Он всегда был последователен в оценках.

- Что он сам определял как свое главное призвание?

- Зиновьев говорил - думать. Я не могу найти человека с такой совокупностью качеств. Зиновьев - случай зашкаливающий, уникальный. Он был энциклопедией, но не сухой, а живо реагировавшей на все вокруг. У него были феноменальные интуиция и сознание, и к его мнению нужно было прислушиваться.

- При этом он никогда не стремился стать вождем?

- Нет. Он говорил: “Хотите - идите со мною. Но не ждите, что я буду оборачиваться, подгонять или благодарить вас. У меня есть своя задача в жизни”. Кто-то эту позицию понимал, кто-то - нет. В кругу наших знакомых была женщина, которая дружила с семьей Солженицына. И как-то, уже после того как Солженицына выслали из СССР, она посетовала: “Я для них столько сделала, а он мне даже спасибо не сказал”. И тогда Александр Александрович очень спокойно спросил: “А почему он должен был говорить вам спасибо? Это же было ваше волеизъявление”. Потом я не раз видела, как люди начинали рассказывать Зиновьеву о том, что они для него сделали. В ответ он говорил “хорошо” и не благодарил. Много позже я поняла, насколько он был прав. Ведь это был выбор самих людей, которые хотели идти с ним.

- А как Александр Александрович принимал решения?

- Как правило, задаваясь какой-то проблемой, внутри он уже имел решение. Он всегда говорил: “Нечего болтать, надо работать”. А вот решая, публиковать или не публиковать “Зияющие высоты”, мы просидели всю ночь. В итоге бремя принятия решения свалилось на меня. Зиновьев аргументировал это просто: “Ты - мать, отвечаешь за семью. Ты - молодая и должна думать, как жить дальше. А со мной в жизни все уже произошло. Я прошел войну, состоялся как ученый. Без твоего согласия книгу публиковать не буду”. Потом он рассказал, что нас ждет в случае публикации. В тот момент я была потрясена, что он передвинул решение на меня. И испытала прилив гордости в связи с этим его поступком. Только потом я поняла, что он проявил высочайшую мудрость. А тогда я спросила: “Ты сможешь спокойно жить, зная, что такая книга лежит неопубликованной?” Он ответил: “Нет”. И я сказала, что надо публиковать. Да я и не могла решить иначе. Думаю, и он это понимал. Дело в том, что с самого начала нашей совместной жизни он просил помнить о том, какую фамилию я ношу. Образцом поведения для меня были его мать и он сам.

“ЗИЯЮЩИЕ ВЫСОТЫ”

- Решение публиковать “Зияющие высоты” было испепеляющим. Для нас начался новый отсчет времени. Жизнь распалась на периоды “до” и “после”. Притом что в смысле советской карьеры Зиновьев был человеком удавшимся - доктором философских наук, профессором, заведующим кафедрой логики МГУ. Если бы он вел себя как обычный советский чинуша от науки, все было бы в порядке, стал бы действительным членом Академии наук СССР.

Но Зиновьев-то был другой, со своим восприятием мира. И “Зияющие высоты” в его судьбе не были случайностью. Неся в себе факел особенности, Александр Александрович не мог поступать иначе. Ему судьбой предуказано быть бесстрашным. Книга была написана не в состоянии аффекта, ее замысел он носил в душе с послевоенных времен. Этой книгой он не свергал советскую власть. Книга была криком, призывом исправить то, что еще можно было исправить. Ведь сначала он написал несколько писем в ЦК КПСС по поводу процессов в обществе. Без ответа...

- “Зияющие высоты” появились на Западе в 1976 году. Что было дальше?

- От публикации и до того, как мы оказались на Западе, прошли два мучительных года. Я не буду углубляться в материальную сторону, жили мы как порядочные советские люди с советскими заработками. После выхода книги Зиновьева уволили из МГУ и из Института философии. Оказавшись без денег, мы стали распродавать книги, альбомы Модильяни, Босха...

- Что ударило по вам наиболее чувствительно?

- Отключение телефона - нам создавали изоляцию. Произошла пикантная история. В октябре 1976 года пришел счет за телефонные переговоры, и тут выяснилось, что телефон не работает. Я позвонила на телефонный узел. Сначала женщина со мной говорила вежливо, стала выяснять причину. Узнав у начальства причину отключения, та же самая женщина принялась орать на меня, называя нас антисоветчиками.

Потеря телефона была ощутимой еще и потому, что около нашего дома (на улице Кедрова) стояли посты. Приходящих к нам либо пытались побить, либо демонстративно фотографировали. А ведь у всех были семьи, проблемы... Постепенно стали отпадать целые пласты людей. Порой мы сталкивались с инфантильной реакцией со стороны зубров советской науки. Однажды, когда я с маленькой Полиной шла на рынок, встретился старый знакомый, зав. кафедрой МГУ. Увидев нас, он, чтобы не отвечать на мое приветствие, буквально шарахнулся под колеса идущего трамвая!

- Он многим рисковал?

- Карьерой. Хотя с пистолетом у виска не стояли ни у кого. Шел не 1937 год. А была инициатива озверелой массы серых завистников. Готовность предать и раздавить в случае с нами проявилась во всю ширь. Было ощущение, что Зиновьев многим мешал жить. Вообще зависть сопровождала его всю жизнь. Помню, что когда в эмиграции мы пошли смотреть фильм “Амадеус” Милоша Формана, то все, что происходило с Моцартом на экране, меня пронзило с непередаваемой болью. Ведь речь шла о Зиновьеве. Ему завидовали люди серые. Серость, во всей ее изнывающей неполноценности и убогости, еще и завистлива. На партсобрание в Институт философии, где Александра Александровича должны были исключать из партии, он не пошел. Люди потом рассказали нам, как оно проходило. Поскольку институт был идеологическим учреждением, а Зиновьев - крупной фигурой, на партсобрании присутствовали представители ЦК КПСС и КГБ. Из толпы философов стали раздаваться крики: “Судить его мало! К стенке!” Сам представитель КГБ призывал их не горячиться...

- Картина яркая. Но ведь были и люди, кто вас не предал?

- Их было мало, но они были. Этими мужественными и достойнейшими людьми оказались аспирантка Александра Александровича Ася Федина, Карл Моисеевич Кантор, Изольда Щедровицкая, Евгений Аршакович Амбарцумов, Виктор Марахотин, Гордей Яковлев, Дмитрий Ханов, Наталья Осьмакова, Наталья Столярова.

- Если не ошибаюсь, именно в это трудное время Зиновьев познакомился с Венедиктом Ерофеевым, автором книги “Москва - Петушки”. Что связывало их?

- Это была горячая, взаимная и, к сожалению, короткая дружба. Она началась уже после выхода “Зияющих высот”. Венедикт попал к нам домой через общего знакомого, замечательного фотографа Сычева. В жизни порой происходят киношные сюжеты. Жена Сычева Аида в свое время была нашей соседкой. Как-то мы пошли на выставку Шемякина, которая была на квартире Сычева. Позвонили, а дверь открыла Аида! Там же познакомились и с Венечкой. У него были феноменального цвета пшеничные волосы и ясные, апрельские, потрясающе голубые глаза! Очень красивый человек и во взгляде, и в высказываниях. Пришел к нам, прижимая к себе “Зияющие высоты”. Так и шел по улице! Правда, он сразу напряг и обеспокоил нас фразой: “Давайте скорее разговаривать, пока я не напился”. Вскоре мы узнали, что Венечка регулярно уходил в запои. К сожалению, окружавшие его люди шли на поводу у его желания так уходить от действительности, еще и подначивали. А с Александром Александровичем они периодически встречались. Разговаривали взахлеб, с невероятной любовью друг к другу. Зиновьев относился к нему с безумной жадностью и нежностью. Думаю, эта встреча была предписана им судьбой. Я очень рада, что она состоялась.

- А сколь высоко ценил Александр Александрович писательский талант Венедикта Ерофеева?

- Как ярчайшее явление в российской словесности.

В ЭМИГРАЦИИ

- Как вас встретили на Западе?

- С Зиновьевым советская власть поступила очень жестко. И это было логично, ведь он вышел из глубин идеологического фронта. Выбросили отовсюду, со всех работ и ученых советов, из библиотек и больницы Академии наук. Мне с Полиной в больнице сказали: “Мы семью врагов народа не обслуживаем”. Никого не увольняли с такой скоростью, как его. Никого из ранее высланных не лишали воинских званий и наград. А Зиновьев был фронтовиком. Из капитана его разжаловали в рядовые. Такого не было ни с кем. Дошло и до другого абсурда - исключили из Философского общества, членом которого он и не был.
Наконец нас вызвали в ОВИР. Генерал Иванов выдал нам загранпаспорта и предложил добровольно выехать в Германию. Мы спросили: “А если мы не захотим?” - “Тогда “добровольно” поедете в другое место”. И уже через пять дней, 6 августа 1978 года, мы “добровольно” вылетели в Германию. Особо подчеркну: человека, участвовавшего в разгроме фашистской Германии, выбросили не куда-нибудь, а именно туда. Подлость и нож в спину! Да, ректор Мюнхенского технического университета профессор Лобковиц, который студентом писал курсовую работу по логике Зиновьева, пригласил Александра Александровича читать лекции. Но ведь приглашения были из 30 университетов, со всех континентов! А советская власть решила: в Мюнхен. Хорошо, что нас выставили втроем. Хотя представители властей меня уговаривали отказаться от Александра Александровича.

- Что сулили взамен?

- Говорили, что я еще молодая, надо делать карьеру. Обещали дать закончить аспирантуру, взять ребенка в детский сад. Представляете, какие перспективы открывались? Попытки подкупа были какие-то банальные.

Провожать нас в Шереметьево собралась огромная толпа. Ее разгоняла конная милиция. На КПП визу, дающую право на выезд и на въезд у нас отобрали, сказав, что больше не понадобится. Не дав попрощаться с родными, нас повели внутренними коридорами. Вдруг я увидела медицинский пункт. Тогда я сказала, что не допущу осмотра ни себя, ни мужа, ни дочери.

- Зачем нужен медосмотр лиц, которых, против их желания, изгоняют из страны?

- Очевидно, это было в их сценарии. Хотели еще больше испакостить из без того тяжелый момент. Один из чинуш поинтересовался, почему мы сопротивляемся. В ответ я сказала: “Вам больше нужно, чтобы мы улетели”. И нас молча провели в самолет, где уже сидела немецкая спортивная команда. На Александра Александровича невозможно было смотреть. Ведь до последней секунды мы надеялись, что что-то изменится.

- Надеялись на помилование?

- Если хотите, на помилование. Вечером мы прилетели во Франкфурт. Шел дождь, но на аэродроме была масса народу, были видны камеры. Я предложила мужу: “Встречают спортсменов. Давай посидим, торопиться уже некуда”. Оказалось, что вся эта толпа ждала нас. А мы этого не знали. И вот мы спускаемся по трапу. Нас хватают, начинают задавать вопросы. Один из корреспондентов поинтересовался, чем нас кормили. Я ответила: “Чем-то теплым”. Ответ иллюстрирует состояние, в каком я находилась. Александр Александрович с момента отлета погрузился в депрессию. Это был душевный кризис. Он понимал, какую черту переступил. Переход через границу страны, в которой мы родились, был для нас очень страшным. Причем мы не могли рыдать - нельзя было травмировать ребенка.

- Вы долго адаптировались к реалиям западной жизни?

- Первые годы были чудовищно тяжелыми. Зиновьева спасала работа. А работал он лихорадочно, без остановки. Я плакала по секрету от него. Вот так мы и держались. У нас было безумное количество поездок по всем континентам. Везде выходили книги, проходили презентации. Зиновьев читал лекции. Где было можно, я его сопровождала. Обычно, когда садились в самолет, кто-то из нас произносил: “В Москву”. Москва всегда была в голове. И только в 1984 году, сев в самолет, я произнесла: “А теперь домой”, - имея в виду Мюнхен. Нам не было плохо в Мюнхене. Германия проявила к нам гораздо больше тепла, чем наша Родина. Нам было плохо без России.

- Почему вы вернулись только в 1999 году? Ведь гражданство Зиновьеву вернули в 1990-м.

- И лишая нас гражданства, и возвращая его, власть с нами не советовалась. Вернув гражданство, никто не поинтересовался, как и за счет чего мы жили целых двенадцать лет. Они решили, а мы должны были тут же взять под козырек? И это после того, как нас с корнями вырвали из нашей советской жизни. Словно в ледяной склеп вытолкнули, со скрежетом захлопнув за нами ворота. А потом вдруг открывают их и говорят: “А, вы живы?! Ну, тогда возвращайтесь”. Так не делают! С человеком нельзя обращаться как с рабом. Человек с его миром страстей, переживаний, трагедий, с планами на будущее - не фигура на доске. У меня была работа. У Зиновьева были обязательства перед издательствами. К тому же я ждала ребенка. А что ждало нас в Москве? И куда возвращаться? Квартиру-то отобрали. Сказали “а”, а о “б” не подумали, не предложили ни квартиру, ни дачу. Даже билеты на самолет не предложили. Поэтому прошло много времени, прежде чем мысль вернуться овладела Зиновьевым.

- Что было тому причиной?

- Вторжение НАТО в Югославию. Узнав об этом, Александр Александрович сказал: “Оля, в югославском сценарии я вижу будущий сценарий России. Ей уготовано такое же убиение. На Западе в таких условиях я оставаться не могу и не хочу”. А публично он сказал фразу, которая обошла печать всего мира: “Я возвращаюсь на Родину, чтобы умереть с моим народом и моей страной”. Александр Александрович ни в коем случае не руководствовался какими-то самолюбивыми соображениями. Им двигало стремление помочь России. Кстати, жесткая оценка вторжения натовских войск в Югославию стоила Зиновьеву Нобелевской премии по литературе.

- После событий 1991 года у Александра Александровича не возникла мысль, что своими книгами он способствовал гибели советской власти?

- Зиновьев внимательно следил за происходившим на Родине. Когда Горбачев в Лондоне не пошел на могилу Карла Маркса, Зиновьев сказал, что это - начало предательства советской власти, начало конца. Когда в СССР стали возникать совместные предприятия, он сказал, что страна летит к пропасти. А после августа 1991-го он не раз говорил, что если бы знал, что его книги таким образом окажут воздействие, то не опубликовал бы ни строчки. И самолюбования в его словах не было.

ЗИНОВЬЕВ ЗА РАБОТОЙ

- Как работал Александр Александрович?

- Движение и работа было самым естественным для него состоянием. Я не видела его бездеятельным. Он никогда просто так не сидел на диване - или читал книгу, или отвечал на письмо, или обдумывал статью. Поэтому в силу интенсивно прожитого времени за свои неполные 84 года (Зиновьев умер в возрасте Будды) он прожил несколько жизней. До сих пор удивляюсь, как он успевал столько делать. Если говорить о логике, философии, социологии и литературе, то работал больше и тяжелее, чем забойщик в шахте. Мало того, те сотни тысяч страниц, которые Зиновьев написал, он держал в голове. Если я читала ему какой-то отрывок из его книги, он всегда безошибочно говорил, из какой именно. Он всю жизнь писал о своем любимом детище - коммунистической системе и обо всем, что с этим связано. Это была его одна, но пламенная страсть. Он говорил: “Я буду защищать тебя, родившая меня эпоха”.

Он обладал супердеятельной натурой. Не был трудоголиком - это слишком общее понятие. Зиновьев был человеком, который четко отдавал себе отчет в том, что время пребывания его на Земле ограниченно. Не говорил об этом высокопарно, но всегда помнил, каким разумом обладает и потому не имеет права тратить ни секунды на занятия, мешающие думать. Работал всегда и везде.

- И когда рисовал?

- Конечно. Ведь его графика - запечатленные на бумаге мысли. Его рисунок - всегда портрет, портрет - всегда образ. А образ является результатом анализа того или другого человека или явления. Возьмите любую карикатуру Зиновьева и попробуйте описать ее словами. И станет ясно, какая гигантская работа стоит за каждым рисунком. Отдых же для него состоял в том, чтобы сменить одно занятие на другое.

Александр Александрович никогда не становился в позу, когда я отрывала его от работы какой-то своей просьбой. Моментально вскакивал от письменного стола и шел ко мне. Обожал чистить картошку. Если мне приходилось, уходя на работу, заботу о дочерях возлагать на него, он неукоснительно соблюдал все мои просьбы, ко всему относился ответственно. Надо приготовить еду для собаки - сделает. Он был очень живым, ярким и радостным трудягой. И никогда не изображал из себя монумент.

- Это подтверждает и мое общение с Александром Александровичем. В январе прошлого года, когда я приезжал к нему, он предложил пообедать с ним. Мы были вдвоем, я предложил ему свою помощь на кухне, но он ответил, что в этом нет надобности. На обед у нас были пельмени, варить которые ему пришлось дважды. Теперь мне есть чем хвастаться. А самоирония Зиновьеву была присуща?

- Да, он легко смеялся над собой, и очень заразительно. Многие житейские вещи были для него несущественными, к ним он относился легко. Иногда доходило до смешного. Мы регулярно ходили обедать в московский Дом ученых, членом которого Зиновьев являлся. Пропуск при входе у меня никогда не спрашивали, а у него спрашивали всегда. Его везде останавливали! Он с юмором говорил мне: “В тебе есть толика власти, а во мне ее нет”. Ничего от чинуши в нем не было.

- А как он относился к тому, что многие идеи у него заимствовали, даже не упоминая его имени?

- Спокойно. Все, чего бы он ни касался, превращалось в золото. За какую тему бы ни брался, она превращалась в золотой источник, к которому устремлялась масса людей. Как это свойственно человеку яркому и талантливому, он не задумывался о том, кто и что будет у него заимствовать. Шел дальше.

- Как будет отмечена годовщина смерти Александра Александровича?

- 20 апреля в Санкт-Петербургском Университете профсоюзов начнется цепочка Дней памяти Александра Зиновьева в университетах России. Они пройдут в университетах Пятигорска, Костромы, Ростова, Саратова, Оренбурга, Омска, Томска, Новосибирска. 2 мая в магазине “Библио-глобус” состоится День Александра Зиновьева. 10 мая в 12 часов на Новодевичьем кладбище начнется церемония открытия памятника. 14 мая в МГИМО(У) состоится День встречи с Зиновьевым, а 15 - 16 мая в Московском гуманитарном университете пройдет международная конференция “Зиновьевские чтения”. Аналогичные чтения будут в Костроме, Томске и Хьюстоне. 26 апреля в Париже состоится большой, представительный международный “круглый стол” “Алармизм Зиновьева. Светлое будущее или Зияющие высоты западной цивилизации”. Во Франции учреждается международная премия Александра Зиновьева. Сейчас обсуждается специфика этой премии и состав жюри. Я бы хотела, чтобы она вручалась людям, ярко проявившим себя в философии и литературе и, не оглядываясь, идущим вперед. Как шел вперед Зиновьев.

Беседовал Олег НАЗАРОВ