Заслуженный артист России, режиссер, педагог... Личность Николая ЧИНДЯЙКИНА многогранна. В его репертуаре такие яркие образы, как князь Мышкин Достоевского, Теодоро в “Собаке на сене”. Он играл в драматических театрах Ростова и Омска, со спектаклями московского театра “Школа драматического искусства” объездил полмира. Но большинству российских зрителей он известен как актер телесериалов. В них персонажи Чиндяйкина разительно отличаются от театральных. В основном это благородные мафиози, бывшие криминальные авторитеты с обостренным чувством порядка и желанием изменить к лучшему российскую действительность. Таков актер и в “Каменской”, и в “Дневнике камикадзе”, и в своей недавней работе - сериале “Парни из стали”.

С САМОГО НАЧАЛА

- Я родился в Горьковской области, есть там такое село - Второе Черное. История нашей семьи сложная - это целый роман. Отец - участник Великой Отечественной, довольно долго был в плену. Родители встретились в Бресте, где мама, сама родом из деревни, работала нянечкой. Потом папа был освобожден из плена и попал к своим - опять в лагеря, в Горьковскую область. В то время мама родила Леночку, мою старшую сестру... Мама не знала, где находится отец, переписки-то не было. А он даже не знал, что у него родилась дочь. По школьной карте выбирая города, отец писал на их почтовые отделения на имя мамы, Поляковой Стефаниды. Нашел, и мама с маленькой дочкой и с иконой приехала к нему в село Второе Черное. Отец некоторое время валил лес. Он был уже освобожденным, но в ссылке - не имел права уезжать оттуда. После долгих лет разлуки родители на радостях зачали меня. Вот я такой - послевоенная радость. Родился в 1947 году.

Первые двенадцать лет своей жизни я жил во Втором Черном. Но менялось время, прошел XX съезд партии и так далее... В селе была только семилетняя школа, а мне и сестре надо было учиться. Родители искали город, куда можно было бы переехать. К тому времени младший брат отца устроился на металлургический завод в Алчевске, это в Луганской области. Вот туда мы всей семьей и отправились.

Алчевск показался мне очень большим городом! Новая школа, масса кружков, где можно было заниматься чем угодно - музыкой, рисованием! И я занимался всем подряд. Можете себе представить - после леса, где я жил, - и такие возможности! Я играл в духовом оркестре (в деревне-то я был гармонистом). А тут мне купили баян, и я стал баянистом. Еще занимался в кружке изобразительного искусства, хотел быть художником. В хоре пел, спортом занимался в секции. Как-то смешно - я был в секции большого тенниса. Тогда еще не знали, что это будет модно. Наоборот: тренер приходил в школу, уговаривал. Но на теннис шли неохотно - считалось ерундой. Только бокс, только футбол! А в секции тенниса нам выдавали ракетки, форму - лишь бы ходил на стадион, занимался! Я неплохо играл, на соревнования ездил. И, естественно, был драматический кружок. Я пошел и туда - и все, дверка захлопнулась. Понял: выбора больше нет - только театр.

- Николай Дмитриевич, вы помните свою первую роль?

- Помню, помню... Я играл деда - с наклеенной бородой, с усами. Пьеса называлась “Свидание у черемухи”, автор Ларев. Подозреваю, что это тот же Ларев, который написал “Свадьбу с приданым”, - история очень похожа, что-то там про колхоз. А роль мне эту дали, потому что надо было играть на баяне. И я играл и пел: “Когда я на почте служил ямщиком, был молод, имел я силенку...” А мне было шестнадцать. Спектакль пользовался грандиозным успехом.

ОТ ДОНА ДО СИБИРИ

- Естественно, дорога у меня была одна - в театральное училище. Но сначала я у отца работал, в автоколонне, и ходил в вечернюю школу. Все было просто, понятно и правильно: кто должен был за меня платить? Я сам должен был заработать деньги, чтобы поехать в другой город учиться, жить на них первое время, купить себе штаны, рубашку, туфли... Все это было сделано, и я поехал в Ростов-на-Дону. И очень легко поступил в театральное училище.

В те годы Ростов был очень живым городом - просто Нью-Йорк! Было ощущение, что там никто спать не ложился. Улица Энгельса (теперь опять Большая Садовая) - она кипела! Толпы молодежи, студенты! Не знаю, куда все это делось потом, но мой студенческий Ростов я запомнил именно таким. Со второго курса я начал играть в Ростовском театре драмы имени Горького. Потом перешел в Театр юного зрителя. Это были 68 - 69 годы - расцвет молодежных российских театров. Молодая “Таганка”, появившаяся в 64 году, “Современник”. Блестящий театр - Рижский ТЮЗ. Нам тогда казалось, что театр юного зрителя - это самое лучшее. Так оно и было. Театр был живой, мощный. Все играли на гитарах, пели песни, ставились новаторские - без занавеса - спектакли. Моя первая роль в ТЮЗе - Костя Белоус в “Городе на заре”. Потом были “А зори здесь тихие”. Словом, всего не перескажешь...

- А почему вы оставили любимый театр, любимый город и уехали в Сибирь?

- Я обычно пропускаю эту историю, не очень хочется рассказывать... Дело в том, что еще в 17 лет мне поставили серьезный диагноз - болезнь почек. Помню, мы с друзьями должны были ехать в “Артек” пионервожатыми. Представляете, как здорово: с одного курса, все вместе, на все лето! Но когда дошло дело до медицинской справки, вместо “Артека” я оказался в больнице. Состояние было довольно тяжелое, хотя физически я ничего не чувствовал - по молодости. И вот с этой бедой я дожил до 25 лет, жил осторожно, только работой. Ну, в плане алкоголя я поздний человек: ни водки, ни пива, ни даже газированной воды не пил. Естественно, свои проблемы не афишировал, но болезнь всегда висела надо мной. Лежал в больнице подолгу. Было и одиночество, оно всегда появляется, если человек попадает в серьезную беду. Конечно, все ахают, охают, но все равно всем хочется нормальных развлечений для молодых людей. Я немножко был обузой для своих друзей.

И вот, проработав пять лет в ростовском ТЮЗе, я решил махнуть рукой на все. Пусть будет, как будет: выживу - выживу, умру - умру. Мне уже ничего не хотелось. А тут вдруг в Омский театр пригласили. Я был неплохим актером, а театральный мир тесен. В то время - 73 год - Омский театр был одним из лучших театров России. И я поехал без разговоров. Честно говоря, думал, что еду на год-два, Сибирь посмотреть - я же не знал, сколько мне осталось. А задержался на пятнадцать лет.

- Я читала ваши воспоминания об Омском театре, о Доме актера. Теплые, полные искренней ностальгии слова...

- Это был настоящий, традиционный, в хорошем смысле слова, русский реалистический театр. С хорошей школой, прекрасной режиссурой, воспитанным зрителем. Не было дня, чтобы в зале оставалось хотя бы одно свободное место. Купить билет - проблема! Театральные билеты были валютой в Омске. В общем, я попал в очень здоровую среду - все-таки Сибирь, на юге люди другие, а здесь и люди прекрасные, и актеры. Это был действительно театр-дом. А Дом актера... Я приехал в 73-м, и застал то время, когда актерские праздники мы отмечали по очереди, то в одном театре, то в другом. В Омске было четыре театра: музкомедии, драматический, ТЮЗ и кукольный. И вот, в 74 году, открывается Дом актера! Это было настоящее событие для всей актерской среды Омска. Я готовил торжественный вечер. Вообще, это у меня по жизни - я готовил всякие капустники, вечера. Меня всегда тянуло в режиссуру, много сценариев написано...

СО СЦЕНЫ НА ЭКРАН

- Значит, выбор актерско-режиссерского факультета ГИТИСа неслучаен? Ведь вы поступили туда уже в зрелом возрасте.

- Я просто чуть-чуть задержался. Видимо, потому, что в силу какого-то деревенского происхождения я с недоверием к себе относился. Мне всегда казалось: вот там - это режиссура, а я что?.. И потом - у меня была очень активная актерская жизнь. Режиссерами становятся часто потому, что играть нечего, - я же вел репертуар в Омском театре. Моя жена - Татьяна Анатольевна Ожегова (ее нет в живых с 89 года) - была ведущей актрисой, героиней. Конечно, я уже ставил спектакли в театре, но в советское время, чтобы делать режиссерскую карьеру, нужно было специальное образование. Я и поехал в институт, скорее так - диплом получить. Мне казалось, что я уже все знаю и умею. И только в институте понял, насколько это серьезный поступок и что режиссер - это отдельная профессия.

А потом мне очень крупно повезло. Моим первым педагогом был Михаил Михайлович Будкевич. Его книга “Когда умер театр” стала театральным бестселлером, правда, она увидела свет только после смерти автора. А на третьем курсе он передал нас Анатолию Александровичу Васильеву. Дальше стало ясно, что мы с Васильевым будем работать вместе. Потом были личные всякие истории... Таня ушла из жизни... Так получилось, что я остался в Москве.

- Значит, в театре Анатолия Васильева вы работали с самого его открытия?

- Да. В 87 году Васильев получил вот этот самый театр - “Школа драматического искусства”. Нам выделили подвал на Поварской, 20 (тогда - Воровского, 20). Все делали сами: и стенки ломали, и расчищали, словом, делали студию. Потом, когда я получил диплом, была двухгодичная режиссерская стажировка в театре Васильева. Мы тут же уехали за границу. С 88 по 94 год много гастролировали, объехали, можно сказать, весь мир. Я никогда за рубеж туристом не ездил. Особенно часто мы бывали в Италии, потому что играли “Пиранделло”. Италию проехали всю: и Милан, и Рим, и Флоренцию, и Неаполь, и Сицилию. В других странах Европы были несколько раз, в США, Мексике, Канаде, Японии...

- И в кино вы начали сниматься примерно тогда же. Как удавалось успевать и на гастроли, и на съемки?

- Все подчинялось расписанию театра, а съемки были в основном во время отпуска. Мой дебют в кино - картина “Морской волк”. Режиссер уговорил, наобещал всяких благ (Таня еще была жива), заверил, что у нас будет прекрасный номер в Одессе, что мы сможем отлично отдохнуть. Картина снималась года два, и я параллельно снимался в других фильмах. Потом пошли картины “кооперативные”, которых никто не видел, и таких у меня было около пяти.

- В прессе вас часто стали называть звездой отечественных сериалов. Не обидно?

- Я больше актер театральный, а насчет телесериалов - называют, ну и пусть. Хоть горшком назови... А сериалов у меня много. Не помню точно, где-то около тридцати, в которых я “наследил”. В одних были большие роли, в других я был задействован только в одной серии, как в “Дальнобойщиках” или в “Марше Турецкого”...

РОЛИ - КАК ДЕТИ

- В сериалах вам часто приходится играть роли крупных “авторитетов”. Мне, честно говоря, больше всего нравится образ “отца мафии”, созданный вами в сериале про Каменскую... Как вы сами относитесь к подобным персонажам?

- Персонаж этот, безусловно, привлекал и меня - своей силой, мужественностью, желанием порядка и осмысленности. Не зря же Каменская к нему тянется, чувствуя какую-то внутреннюю человеческую порядочность, как это ни парадоксально, потому что его криминальное прошлое сразу чувствуется. Но это одно из основных противоречий нашего времени: когда деятельность на грани криминала, а по человеческим меркам - она положительна. И с этой темой я сталкиваюсь часто, вот и в картине Месхиева “Камикадзе” похожая была. Я бы сказал, что мне нравится, мне интересно играть это.

- Нравится - да. А есть ли действительно любимые вами роли в кино, в театре?

- Любимые роли в театре, любимые роли в кино... Об этом никогда не задумываешься, пока вопрос не зададут. Они же как дети... Я так много играл, что сложно ответить. Ну, к примеру, двенадцать лет мы с женой Татьяной Ожеговой играли спектакль “Двое на качелях”. Это же часть жизни! Девять лет играли “Орфей спускается в ад”... Я как-то подсчитывал: три часа идет спектакль, двести спектаклей сыграно, умножил, и получается, что ты на сцене несколько месяцев проводишь! В этом спектакле месяц, в другом... Это даже трудно ролью назвать - это кусок жизни. Или у Васильева - спектакль “Шесть персонажей в поисках автора”, теперь уже культовый, где я играл отца. И я много лет с этой ролью, по разным странам... Ну и “Пиранделло”. А еще “Визави” - спектакль по Достоевскому, где я играл - представляете, я! - князя Мышкина. Но нельзя сказать, что именно это моя любимая роль. Или спектакль, в котором я играю в театре имени Пушкина, - “Дети священника”. Он для меня очень важен, потому что до него я десять лет не был на сцене как актер. Занимался режиссурой, педагогикой и так далее.

- А в кино?

- Кино - ведь это как стихи. Нельзя предугадать, что получится. Либо принято, как “Мама, не горюй”, либо... Я даже не могу сказать, что процесс съемок этого фильма был мне как-то интересен, просто была работа. Но семь лет прошло, а картина любима многими. И начинаешь как-то по-другому на это смотреть, ценить. А бывает и иначе. Делаешь внутреннюю ставку на роль в кино. Видишь, что и материал прекрасный, и режиссура, и актерская группа. Идешь с какими-то желаниями, ожиданиями, а получается пшик. Меня, бывает, спрашивают: “А почему вы снимаетесь в фильме с плохим сценарием?” Но ведь угадать невозможно! Сценарий может быть на двух страничках, а получится замечательный фильм, и твоя роль заиграет! В театре, где-то уже в середине процесса, начинаешь догадываться: да, да, да... Кино - абсолютно режиссерский вид искусства, и как потом сложится, как зазвучит, как это будет дышать, двигаться - не предугадать.

РЕЖИССЕР И ПРЕПОДАВАТЕЛЬ

- Ваши режиссерские работы - это сложные, я даже сказала бы, философские спектакли. “Иосиф и его братья”, “Плач Иеремии”...

- Такой выбор определяется тем, что я работал рядом с великим режиссером, с Анатолием Александровичем Васильевым. Его школа, влияние. Но особенно я выделяю “Плач Иеремии”, потому что это спектакль, который я сделал от начала и до конца, что называется, своими руками. А вот идею спектакля подал Васильев. Я все время повторяю: часть жизни, часть жизни, - но этот спектакль я готовил около двух лет. И работал не с актерами, а с певчими из храмов. В основе был ансамбль духовного песнопения “Сирин” Андрея Котова. Когда я существовал в этой стилистике, часто приходилось слышать: “Ну вот, вы там в своем подвале сидите, такие элитарные, такие все а-а-ах! А вот - зрители, вот!” Мне было странно это слышать, потому что я прошел такую школу! И разных зрителей видел, и в разных театрах работал. Но как режиссер - да, я понимал, что чем-то другим занимаюсь. И когда “Плач Иеремии” получил “Золотую маску” в 97 году как лучший спектакль сезона, были такие скандалы! Это же вообще не драматический спектакль - никто не разговаривает, только поют. И вдруг - театральная премия. Тогда еще не было “Золотой маски” за новацию - эта номинация появилась только после “Плача”.

И после этого я вышел из подвала и поставил несколько спектаклей в антрепризе. Один из них - “Афинские вечера”. Блестящие роли Ольги Александровны Аросьевой, Льва Константиновича Дурова, Веры Алентовой... Потом был спектакль “Железный класс” по пьесе Николая Альдо, где играл великий русский актер Сергей Владимирович Юрский. Это принципиально важная для меня работа, потому что это был спектакль открытый, на большой площадке. Мы играли с ошеломительным успехом в “Сатириконе”, в Театре Маяковского, на большой сцене “Таганки”, во многих городах бывшего Советского Союза, за рубежом. А в рецензиях писали, что режиссуры никакой нет... Кстати, когда мы учились режиссуре, было такое правило: режиссер должен умереть в актере. Актера должно быть видно. Но сейчас режиссура другая... К чему я это рассказал? Понимаете, я-то могу работать в разных школах, в разных стилях, в разных театральных пространствах...

- Николай Дмитриевич, вы преподавали в ГИТИСе. Когда Чиндяйкин стал педагогом?

- Преподавать я начал давно. Окончив ГИТИС, я уже помогал Васильеву. Он каждый год набирал курсы, и я был вторым педагогом. Два года назад выпустил свой собственный и последний курс - чистая режиссура, без актерского мастерства. Это занимало очень много времени, и я ушел из института, потому что не люблю работать формально, не могу просто числиться. А про учеников не спрашивайте. Вот когда они сами назовут меня своим учителем, тогда и посмотрим.

ПРАКТИК “ПО ЖИЗНИ”

- Если честно, никогда не возникало страха перед выходом к зрителю?

- Страх перед сценой? В моей юношеской практике был такой случай - я провалился. Тогда я много выступал в самодеятельности, читал со сцены на торжественных вечерах. И вот однажды... Представьте: начало концерта, я в лучах света, за мной оркестр. Я должен поставить точку, а потом вступает оркестр и все такое. Но текст я забыл. А стихотворение назвалось “Моральный кодекс коммуниста”: “Искать без устали, вся в стружках мастерская”, - что-то такое... До сих пор помню последние слова: “Таков он есть и был, товарищи, моральный кодекс коммуниста”. Со сцены я просто выбежал. Мучался, думал, никогда больше на сцену не выйду! Все мне говорили: “Да что ты, ерунда, никто не заметил”. Смешно... Сейчас смешно. А тогда для меня все было очень и очень серьезно. Но через неделю я все же на сцену вышел, пересилил себя. И с тех пор стал более ответственно относиться, не позволял себе неподготовленным являться на выступления.

- Большую часть жизни вы отдали театру. Как театральному актеру работается на съемочной площадке?

- Труд этот тяжелый. И тяжелый физически, разумеется, если работать всерьез. Многое зависит от съемочной группы. Они разные. Есть более или менее слаженные, а бывает наоборот. Могу сказать, что “Парни из стали” у меня отняли столько здоровья! Не знаю, как я пережил эти восемь месяцев съемок. Я просто закрывался, чтобы не участвовать ни в чем. Закрывал душу, чтобы не соваться ни в какие конфликты... Потому что знал: мне еще двенадцать часов нужно отбарабанить. Часто трудности возникают из-за чьей-то неопытности. Или нет денег, не оплачены объекты, где должны проходить съемки. Бывает и так, что приезжает группа в аэропорт, а ее оттуда гонят, просто говорят: “Вон отсюда пошли!” А все уже приехали, со всеми туесами, и надо болтаться два-три часа, пока все уладится. Но когда встречаешься с группой, которая уже давно сработалась, как, например, у Дмитрия Месхиева, работать интересно и приятно. Есть и работа, и юмор на площадке.

- Есть какая-то актерская мечта? Роль, которую ну очень хочется сыграть в театре или в кино?

- Я настолько практик по жизни, что у меня вот этих всяких романтических “я бы это хотел” и раньше-то не было, а сейчас и тем более нет. Жизнь всегда что-то давала. Может быть, мне везло? Я получал такие роли, о которых и мыслить не мог. Так зачем вспугивать судьбу? Вот живешь, живешь - и получаешь роль Паратова в “Бесприданнице”... Ну какой я Паратов? Или князь Мышкин? Как бы я об этом мечтал? Так что не мечтаю.

А кино... Я хотел бы сниматься в кино, которое будет наконец-то востребовано. Не за счет того, что оно очень сильно напоминает американский экшн (остросюжетное кино. - Н.К.). А за счет таких качеств, которые близки моему отцу, моим близким людям. Чтобы оно стало народным. По большому счету, такого кино сейчас в России нет, потому что оно не нужно. Это страшные слова, но они правдивые. Не хочется до конца доходить, до уксусной эссенции, до правды, но страна, которая сама себе неинтересна... Как Лорка говорил о театре: “Театр - это национальное явление. Если нет театра, значит, нет нации”. А в России сейчас? В прокате 3% отечественных картин, а 97% - американских! И это правда. Так о чем говорить? Я хочу сняться в фильме, который бы смотрели, и не от случая к случаю - а пошли бы, побежали.

Беседовала Наталья КОЧЕМИНА