Старший советник юстиции Евгений МЫСЛОВСКИЙ уволился из Генеральной прокуратуры в 1992 году. Следователь по особо важным делам публично сказал тогда, что органы власти поражены коррупцией. За это его вынудили уйти в отставку. Сегодня Мысловский - профессор уголовного права, президент Фонда противодействия организованной преступности и коррупции “Антимафия”, кандидат юридических наук и автор множества книг - работает юристом в ЗАО “Москомплектмебель”. Кроме того, бывший важняк продолжает исследовательскую работу и преподает уголовное право в Московском государственном открытом университете. О коррупции и громких делах прошлых лет Евгений Николаевич рассказал корреспонденту “Солидарности”.

КОРРУПЦИЯ ИСКОРЕНИМА - ВЗЯТОЧНИЧЕСТВО ВЕЧНО

- Изучение коррупции уже стало моим хобби. С чисто профессиональной точки зрения, я считаю, что у нас от коррупции все зло - и в экономике, и в культуре, и в обычной жизни. Потому что куда ни пойдет человек - везде вымогают, вымогают... И самое страшное, что люди к этому привыкли и их это уже не возмущает. Раньше, при советской власти, людей это возмущало, а теперь все привыкли. Причем я не могу сказать, что тогда коррупции было меньше. Основное отличие - в бесстыдстве нынешних коррупционеров.

- Чего не хватает в России для успешной борьбы с этим явлением?

- Политической воли и приказа президента. Я однажды сказал (это высказывание растиражировали): “Президент приказа покончить с коррупцией не давал”. Это было года четыре назад, на форуме одной международной организации, которая пытается сформировать негативное отношение общества к коррупции. Думал - сразу заклюют, ведь пресс-служба администрации президента такие вещи отслеживает. Но - никакой реакции. Я продолжаю это повторять, и все жду, когда же эта ситуация изменится.

- Стоит ли ждать?

- Многое зависит от того, как долго народ захочет терпеть нынешнюю ситуацию. А общественные организации, в том числе наш фонд “Антимафия”, занимаются формированием народного мнения, ну и, конечно, изучением проблем коррупции. В фонде работают и журналисты, и юристы, и бывшие сотрудники правоохранительных органов. Они, правда, не любят светиться, выступаю публично, как правило, я один. Но вот бороться с коррупцией общественные организации не могут, этим должно заниматься государство. Говорить, что коррупция в принципе неискоренима, - неправильно. Коррупция - это приватизация власти, это более широкое социально-политическое явление, чем взяточничество. А вот бытовое взяточничество, так сказать, низовая коррупция, конечно, всегда было и будет.

- А вам не кажется, что власти просто не обращают внимания на общественное мнение, которое вы “формируете”?

- Почему же совсем не обращает? Есть коррупция низовая, есть средняя, есть высший уровень. Так вот, с коррупцией в высших эшелонах власти они бороться, конечно, никогда не будут. Но на бытовом (чиновники-взяточники) и среднем (разные там “оборотни в погонах”) уровнях вынуждены принимать меры.

А вот на высшем уровне - там, конечно, беда... Антикоррупционный совет при президенте вообще, по-моему, ни разу не собирался - абсолютно мертворожденное дитя. Вот выступает генпрокурор: мы возбудили столько-то уголовных дел. А почему вы их возбудили? Потому что деваться уже было некуда. Взять хотя бы дело “Три кита” - в нем оказался замешан замгенпрокурора. И суд пошел навстречу прокуратуре - приговорили его к условному сроку, хотя там была явная коррупция. У нас в УК две статьи: одна взятка - должностная, другая - коммерческий подкуп. Эти понятия умышленно разделили и снизили санкции за коммерческий подкуп - умышленно сделали так, чтобы бороться с высшим уровнем коррупции было невозможно.

Доходит до смешного. Председатель одного из московских судов рассказывает такие истории о своих подчиненных: “Звонит судья начальнику: “Рассматриваю дело, по которому одна сторона заплатила мне 50 тысяч долларов, а другая - 100 тысяч. Как быть?” А начальник отвечает: “Тому, кто дал больше, верни 50 тысяч и суди по справедливости”.

НЕВИДИМЫЕ ЗАВОДЫ И ПРОПАВШИЕ КОНЦЕРТЫ

- Помните ваше первое дело из разряда особо важных?

- А как же! Очень интересное дело было. Меня только назначили следователем по особо важным делам прокуратуры РСФСР, до того я в московской городской прокуратуре работал. В 1980 году мне поручили расследование дела о Свирском вагоноремонтном заводе. Причем раньше всех моих следственных действий появился фельетон в газете “Правда”, он назывался “Завод, которого нет”. Материал в газету поступил напрямую от Пельше, тогда мощнейшего партийного деятеля, руководителя Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС. А Пельше нажаловались сами рабочие этого завода, которых даже не пускали в цеха. Оказывается, строительство предприятия окончилось на стадии возведения бетонной коробки, корпуса. Все остальное - отделочные материалы, оборудование, прочие фонды - было продано, а деньги разворованы. Чтобы как-то оттянуть час расплаты, директор завода занимался приписками - на бумаге завод уже девять месяцев выпускал продукцию! Убыток составил миллион шестьсот тысяч рублей, по тем временам колоссальная сумма. Так что воровства и тогда хватало. Но было два важнейших отличия - во-первых, таких поступков стыдились, и, во-вторых, возмездие все-таки настигало воров чаще. “Герои” рассказанной мной истории тоже получили по заслугам.

- Известный околомузыкальный бизнесмен Марк Рудинштейн совсем недавно тоже вас вспоминал в одном из своих интервью: “...когда меня посадил следователь прокуратуры по особо важным делам Мысловский...”

- Ну, во-первых, не я его посадил, а парень из моей следственной бригады. Во-вторых, он прекрасно знает, за что был наказан. Это было громкое дело о махинациях с эстрадными концертами. Схема была очень проста: часть денег просто забирали из касс стадионов и провинциальных концертных залов, а в отчетах писали, что зрителей было, допустим, не десять тысяч человек, как на самом деле, а две тысячи. А артисты были самые популярные - тогда и сейчас: Пугачева, Лещенко, Леонтьев... Но надо сказать, что артистов мы и не трогали, мы с ними очень либерально обошлись. Действительно, ну взял певец наличные за концерт - он и не знает, что это за деньги, откуда они, да и он, по большому счету, их действительно заработал. Но как свидетели, конечно, они по нашему делу проходили.

И вот вызываю я Льва Валериановича Лещенко. Приходит он ко мне - веселый, красивый, подтянутый. Говорю: “Вы ведь популярный артист... А что это на ваши концерты народ не ходит?” - “Как это не ходит! - возмущается Лещенко. - Да стадион был переполнен!” - “Так стадион рассчитан на 15 тысяч человек. А в бумагах о вашем концерте в этот день написано, что было всего 5 тысяч зрителей...” - “Как это? На всех трех концертах на стадионе яблоку было негде упасть!” - “На каких “трех концертах”?! У вас там, по бумагам, только один концерт был!”

Рудинштейн, кстати, в этой бригаде был мелкой сошкой. Главным организатором и вдохновителем всего бизнеса был Марк Берковский. Расколоть его, чтобы узнать сумму украденного (и вернуть - мы очень много денег вернули провинциальным филармониям), удалось неожиданно. Он уже получил свои 12 лет, но Берковского, как говорят в тех кругах, “заложил” его подельник, которому дали 13. Приезжаю к Марку в лагерь (он сидел на Севере, в зоне под Хатангой), выкладываю донос - молчит или от всего отпирается, смеется даже. “Ну, - говорю, - если вы государству ваш миллион вернете, вы понимаете, что это - серьезная сумма и срок вам обязательно скостят?” Молчит. Ну, думаю, перегнул палку - какой там миллион? А тот словно мысли мои читает, говорит: “Какой там миллион? У меня только от концерта в Одессе прибыль была миллион рублей! Общая сумма намного больше”.

КАК ЗАВОДЯТСЯ УЗБЕКИ

- Концертных мошенников вы, конечно, не пытали, как обвиняемых, проходивших по знаменитому “узбекскому делу”. Вы ведь были одним из 220 сотрудников следственной бригады Гдляна-Иванова, которая расследовала махинации узбекских партийных руководителей. Как вы узбеков пытали, Евгений Николаевич?

- Это обвинение - о том, что показания фигурантов узбекского дела выбивали под пытками, - было вброшено испуганными функционерами ЦК КПСС. На самом деле, оно абсолютно ничего не весит - грязная ложь, ничего больше. Все допросы снимали на видео - тогда видеомагнитофоны были большой редкостью, но нас ими снабдили. Это помимо протоколов, которые подписывали допрашиваемые.

И еще хотел бы поправить. Число сотрудников бригады вы назвали правильно, но я был в ней не рядовым следователем, а чем-то вроде наместника Гдляна в Нукусе, в Каракалпакии. Там у каждого был свой участок работы.

Нельзя сказать, что узбеки всем и все рассказывали, но передо мной обычно не запирались. Расскажу такой случай. Мы допрашивали не только высокопоставленных партийцев, но и простых людей, в том числе дехкан (крестьян), поскольку в узбекском деле была не только коррупция, но и наркобизнес - вообще, много чего было... Так вот, все дехкане дисциплинированно сдавали свою колхозную зарплату “раису” - председателю колхоза, а тот отправлял большую часть собранного наверх, руководителям. А сами дехкане кормились на доход от продажи опиума и необработанных растений-опиатов. И, надо сказать, неплохо кормились - в те годы одна делянка на 20 кв. метров приносила до 40 тысяч рублей дохода, деньги просто безумные.

Так вот, был у меня один следователь, худой такой парень, звали его Геннадий, сам родом из Узбекистана, язык хорошо знал. Вызывает он на допрос аксакала - пожилого дехканина. Тот молчит - по-русски, мол, вообще не понимает, а когда спрашивают по-узбекски, то на ломаном узбекском отвечает, что и на этом языке говорит плохо - каракалпак потому что. Ну и приходит ко мне Гена: “Не знаю, что с этим стариком делать. Может, вы с ним поговорите, надо будет - переведу”. Зову старика к себе в кабинет: “Садись, аксакал, чаю попьем”. Пьем чай, я и вопросов-то ему не задаю. И вдруг он на хорошем русском языке начинает мне рассказывать все, что нас с Геной интересовало по поборам в конкретной деревне. Зову Гену, тот начинает вести протокол, дехканин все рассказывает, подобострастно заглядывая мне в глаза. Прощаемся, и я спрашиваю его: “Отец, спасибо, ты нам очень помог, но чего ж ты раньше, когда с ним беседовал, молчал или делал вид, что вопросов не понимаешь?” - “Эй! А чего с ним говорить - он маленький, худой, он не начальник, а ты - начальник!” А я уже тогда был, что называется, “человек в теле”.

Версия о пытках появилась сразу после того, как первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Усманходжаев назвал на допросе фамилию Лигачева - мол, ему он лично давал огромные взятки. Вполне возможно, что это был оговор - поэтому я был против публичного цитирования показаний Усманходжаева, из-за чего мы и разошлись с Гдляном и Ивановым - те поспешили с трибуны Верховного Совета обвинить Лигачева. Я же думаю, что Усманходжаев просто обиделся. Он ведь был хотя и вор, но человек партийный, дисциплинированный: партия сказала ему “разоружиться”, сдать все наворованное - он сдал. Ему ведь обещали мягкое наказание. А когда Усманходжаев понял, что высшие функционеры его бросили, то сильно обиделся и начал валить все и на всех подряд.

Сейчас, увы, коррупционеры не такие сознательные и сами сдаваться не будут. Однако при наличии политической воли на самом верху разобраться с ними можно. Просто президент должен скомандовать “фас!”. Но, увы, пока такой команды нет.

Беседовал Алексей ЧЕБОТАРЕВ