Кажется, что Александр ГОРОДНИЦКИЙ успевает везде и всюду. Он объездил весь мир, побывал в самых отдаленных точках Земли, с исследовательскими целями неоднократно погружался под воду. Профессор геофизики, академик Российской академии естественных наук, автор более 250 научных работ. Кроме научной деятельности, Александр Моисеевич, один из патриархов авторской песни, не перестает радовать нас своим творчеством. Городницкий - президент Ассоциации российских бардов, член Союза писателей, опубликовавший более двадцати книг стихов, песен и прозы. Песням же его, которые на протяжении десятков лет исполняются по всему свету, и вовсе нет счета.


“УМНЫЙ ЛЮБИТ УЧИТЬСЯ, А ДУРАК - УЧИТЬ”


- Александр Моисеевич, вы окончили школу с золотой медалью. Вам действительно было интересно учиться, или вы прилагали максимум старания по каким-то другим причинам?

- Как и любому человеку, какие-то школьные предметы были мне более интересны, какие-то менее. Но мне приходилось прилагать старание по всем предметам по той причине, что годы, когда я оканчивал школу и поступал в институт, для нашей страны были явно не самыми лучшими. Это было начало 50-х - период маразматического и чудовищного правления Иосифа Сталина. И хотя я увлекался литературой, историей, да и вообще я гуманитарий по складу ума, мне, с моими анкетными данными, категорически был запрещен вход в университет - допустим, на исторический факультет Ленинградского государственного университета. Все условия для моего поступления в вуз говорили о том, что я должен быть круглым отличником. Именно это определяло то, что я окончил школу с золотой медалью. Иначе меня вообще никуда не взяли бы.


- Сначала вы хотели поступать в морской институт...

- Так сложилась жизнь, что я мечтал о море и океане. Отец у меня служил, работал в военной гидрографии. И я, мальчишка военного поколения, конечно же, мечтал о военном училище. По окончании школы я подавал документы в училище имени Фрунзе. Но отец, имевший большой жизненный опыт, с большим трудом отговорил меня от этого шага. И тогда я подал документы в Ленинградский горный институт, потому что там были экспедиции, экзотика. А еще там тоже была форма военного образца, довольно красивая по тем временам. Это сыграло не последнюю роль. Я всегда хотел что-нибудь связанное с путешествиями, с экспедициями. Потому что всегда увлекался географией, и именно это увлечение определило всю мою жизнь. И я об этом не жалею. Если бы я сейчас выбирал какую-нибудь специальность, наверное, выбрал бы то же самое. Хотя то, что я на старости лет стал профессором геофизики, никогда не входило в мои планы в молодости, во всяком случае, в школе.

Самое смешное, что года два назад в Дубне (я числюсь еще профессором в Международном университете в Дубне, на кафедре наук о Земле) был день открытых дверей для абитуриентов - встреча с профессурой и прочее. В фойе стояли компьютеры с тестами для поступающих - по литературе, русскому языку, английскому языку, физике и математике. К нам подходит толпа смеющихся студентов и абитуриентов, которые говорят: уважаемые профессора, вот вы нам эти вопросы составили, а сами-то хоть на один можете ответить? Я говорю: конечно, можем. Смотрю, а мои друзья-профессора все куда-то рассосались, и через мгновение оказалось, что я один, и меня толпа хохочущей молодежи тащит к компьютеру. И тут хмель из головы вышел вон. Я думаю: господи, какой позор, у меня же еще в школе были проблемы с физикой, с математикой, какой же я профессор? Я же сейчас опозорюсь перед всеми студентами... Посадили они меня за компьютер, и тесты я все-таки прошел. Более всего меня поразили результаты. Ну, английский на тройку - ладно. Литература - я, член Союза писателей, вроде бы человек знающий - с трудом на 4. Русский язык, правда, на 5. А вот физика и математика, которых я больше всего боялся, - не глядя на 5. То есть все предпочтения поменялись.


- Вы считаете, что учиться никогда не поздно? Или все же приходит время вкладывать все силы в то, чтобы самому учить?

- Учеба играет в моей жизни первостепенную роль. У любимого мной Окуджавы есть замечательная строчка: “Умный любит учиться, а дурак - учить”. Я не очень люблю учить, хотя мне и приходится читать лекции в нескольких вузах. Но каждый раз это тоже в своем роде учеба. Потому что, например, когда я должен читать лекцию в МГУ для студентов пятого курса, я должен к ней готовиться так, как могу не готовиться к любому докладу для коллег - профессоров, академиков. Их я не боюсь. Но я боюсь вопроса, который мне задаст какой-нибудь студент и на который я не отвечу. Это страшнее всего. Студенты могут задать совершенно любой вопрос, поэтому к ним я отношусь гораздо более бдительно, чем к моим научным коллегам.


ЖИЗНЬ В ДВИЖЕНИИ


- Куда была ваша первая экспедиция, и какие сохранились о ней впечатления?

- В Ленинградском горном институте я попал на секретную специальность “поиски урана”. Три года подряд - с 54-го по 56-й - я ездил на Памир и на Тянь-Шань, где мы искали уран. Замечательное было время, совершенно потрясающее. Когда я попал на Крайний Север, я понял преимущество этих дней, потому что, во всяком случае, там не было ни гнуса, ни комаров.


- Зато был уран...

- Да. Мы были молодыми, и нам казалось, что все шутки о вреде урана очень смешны. В свое время, на третьем курсе, я написал песню, ставшую впоследствии гимном нашей специальности, где были такие страшные строчки в конце:

Он заплакал и пошел, рыдая,
Через реки, горы и поля,
И лежала перед ним большая,
Женщинами полная земля.

Значительно позднее пришло осознание, чем нам все это на самом деле грозило, когда несколько моих коллег по горному институту, вплотную работавших с ураном, умерли от рака. Раньше нам это казалось ерундой. Оказалось - не ерунда.


- А самые первые свои стихи вы помните?

- Конечно. Я в 1947 году пришел поступать в студию литературного творчества Ленинградского дворца пионеров. Но для того, чтобы туда приняли, надо было обязательно написать три стихотворения или один рассказ. Я пришел домой и первое стихотворение, которое я написал, было “Геологи”. Как раз о геологах, как ни странно. Оно даже напечатано в каком-то одном из моих изданий как самое первое стихотворение, датирующееся 47-м годом.


- Впоследствии вы объездили весь мир. Были на земле, над землей, на воде и под водой. Наверное, многое из того, что вы видели, сравнивать нельзя. Но, возможно, от какого-то места остались наиболее яркие воспоминания?

- Яркие воспоминания остались от нескольких мест. Не могу выделить одного. Прежде всего, это остров Вайгач в период цветения тундры. Конечно, берег Антарктиды, особенно удивительно смотрящийся с моря. Вайкики-Бич на Гавайских островах - тоже замечательное, райское место. Пустыни Израиля... Когда туда попадаешь, то понимаешь, что попал в библейскую историю. Я, будучи, к сожалению, человеком атеистического воспитания, сразу понял, что это святое место. Причем не важно, кто ты - иудей, православный, мусульманин. Есть точное физическое ощущение, что ты в данный момент близок к Богу и находишься в святом месте. Даже меня мурашки пробирают. Ни одного другого такого места на земном шаре я не видел, не ощущал таким образом. А единственное место, где я себя чувствовал дома, - это в Питере, на родном Васильевском острове в Ленинграде.


- Расскажите о поиске Атлантиды.

- На самом деле мы ее не искали. Мы занимались исследованием в Северной Атлантике, в 300 милях к западу от Гибралтарского пролива, на цепочке подводных гор, называемых по-русски Подковой. В этой цепи есть подводная гора Ампер, я погружался в тех местах. На ее плоской вершине были неожиданно обнаружены какие-то странные образования, которые напоминали развалины древнего города. Получалось, что это и есть легендарная Атлантида. Все газеты тогда обошло сенсационное заявление: русские обнаружили Атлантиду. Но дальше дело не пошло. Тема так и осталась непроверенной, потому что специальной экспедиции туда, с обследованием вершины этой подводной горы, мы не делали. И мне не известно, чтобы это делал кто-то другой. Впрочем, может быть, что-то и есть, чего я не знаю. Больше мы этим не занимались. Однако все это мне показалось крайне интересным, и я попытался с позиции современной науки обосновать модель гибели Атлантиды. Пару лет назад на Всероссийском конгрессе российского географического общества в Кронштадте я даже делал доклад на эту тему. Мне показалось, что я впервые попытался создать научную модель гибели Атлантиды.


- Действительно ли есть возможность, что Венеция, Питер и некоторые другие города разделят судьбу Атлантиды и уйдут под воду?

- Трудно сказать. Это зависит уже от того, как будет меняться уровень Мирового океана. Если верить модели глобального потепления, то уровень Мирового океана может подняться. Лично я в это не верю, потому что принадлежу к той группе ученых, которые считают, что пик глобального потепления пришелся на несколько последних лет, а дальше начнется постепенное понижение температуры и глобальное похолодание. Лет через двадцать нас ожидает малый ледниковый период. Так что мне представляется, что ничего ни Петербургу, ни Венеции не грозит.


- Вы уже давно переехали в Москву. Удалось ли вам привыкнуть к этому городу, стал ли он вам родным?

- Я привык к этому городу. Я полюбил этот город. Я понял, что все остальные города рядом с Москвой кажутся тихими и провинциальными. Главная жизнь в России, конечно, приходится на Москву. Но это никак не повлияло на мою единственную настоящую привязанность - Питер. Я даже не петербуржец, я - ленинградец. Потому что родился в Ленинграде и там провел год блокады. Менять тут ничего нельзя, потому что это - все равно что сменить национальность. И весь мир я вижу так, как смотрел бы на него не из Москвы, а из своего родного города.


ИЗ ЖИЗНИ БАРДОВ


- Можно ли было в Советском Союзе авторской песней хоть что-то заработать, и насколько можно сейчас?

- Заработать-то авторской песней, наверное, было можно. Другое дело, что авторская песня в советские времена находилась вне закона. И вовсе не потому, что она была крамольная. Потому что если у Александра Галича или у моего большого друга Юлия Кима действительно были политизированные песни, довольно остро критикующие режим, то Булат Окуджава был членом партии, человеком, который проливал кровь за эту власть, он большой лирический поэт, а вовсе не политический. Равно как и Новелла Матвеева и многие другие. Я тоже никогда не был диссидентом. Я был благонамеренным советским евреем, работающим на “оборонку”. Авторская песня в общем раскладе вовсе не была в оппозиции к власти. Это власть сразу поставила ее в ряды крамольного вида искусства, потому что любая попытка свободно дышать в заведомо несвободном обществе, каким был Советский Союз, уже была крамольна по сути своей. Не важно, о чем человек поет, главное, что он думает не так, как все. Потому что определение соцреализма было таким: восхваление начальства методами, доступными его пониманию. А начальство сами знаете, какое было. Что Хрущев с “кузькиной матерью”, что Михаил Суслов и другие тупые носороги...

А сейчас у авторской песни другая беда. Она превратилась в шоу-бизнес, она выродилась, потому что ушла из литературы и пришла на эстраду. Тем более что первое поколение авторов, которые все были крупными поэтами, практически все ушло из жизни: Высоцкий, Окуджава, Галич, Матвеева, Визбор... Им на смену пришли новые ребята, очень шустро играющие на гитарах, пишущие очень неплохие тексты. Но это уже эстрада, это уже не литература. Следовательно, это не авторская песня. Потому что, как сказал Леонид Альтшуллер, авторская песня - это музыкальное интонирование русской поэтической речи. А на смену этому приходит что-то другое, типа того, что называют русским шансоном. Он и не шансон, и не русский.


- Сейчас какие-то деньги идут вам за выступление?

- За выступление, конечно, деньги идут. Это единственный способ нормального заработка, потому что, имея 400 долларов в месяц, которые я получаю как профессор, жить не представляется возможным. Авторская песня для меня стала в какой-то мере источником существования. Как писал Пушкин: не продается вдохновенье... Не могу сказать, что мне это доставляет большое неудовольствие или неудобство. Я всегда выступаю с удовольствием, потому что все-таки еще и автор. Выступаю только тогда, когда этого хочу и когда появляются новые вещи. Мне же интересна реакция на то, что я пишу. Это естественно.


- Какие задачи стоят сейчас перед авторской песней?

- Задача авторской песни одна - писать хорошие песни. Чтобы песни были талантливые и пели их хорошие люди, ну, или, по крайней мере, слушали.


- Зачастую авторская песня ассоциируется у людей с воспеванием романтики леса, чего-то чисто туристического. Это не так?

- Она может быть чем угодно. Например, сугубо московской лирикой, как у “Московского муравья” Булата Окуджавы. Главное, чтобы было талантливо, ярко и самобытно. То, чего нет сейчас.


- А за границей дело с новой авторской песней обстоит лучше?

- Не знаю. Я общаюсь только на русском языке. За рубежом есть несколько небезынтересных авторов, пишущих по-русски. Но, опять же, я их не могу поставить в один ряд ни с Окуджавой, ни с Галичем.


- С чем вы связываете то, что в последние два года самый большой в мире фестиваль авторской и самодеятельной песни памяти Валерия Грушина раскололся на две части?

- Много всего... В первую очередь - организаторы фестиваля, которые никак не хотели идти на компромисс и договариваться друг с другом. Я считаю, что это большая глупость. И хотя я около тридцати лет был там председателем жюри, я демонстративно отказался ездить на Грушинский фестиваль, чтобы не поддерживать этот раскол. Ведь к какой бы стороне я ни примкнул, другая непременно обиделась бы. Мне очень грустно, что все так происходит. Надеюсь, что со временем все наладится.


ГЕНОЦИД НАУКИ


- Насколько можно сравнить жизнь ученого в Советском Союзе и сейчас?

- Жизнь ученого в Советском Союзе была значительно лучше. Тогда государство относилось к ученым с большим уважением. Не только потому, что они создавали орудия убийства, которые правительству были нужны прежде всего. Хотя именно этим мы и занимались. Но еще и потому, что положение ученых было достаточно элитарным по всем позициям: от зарплаты до социального положения. Сейчас, когда я, профессор, получаю в несколько раз меньше не просто машиниста электропоезда, а даже его ученика, то положение науки становится совершенно понятным. Что-то начало меняться к лучшему, но в основном это все лозунги о том, что “а вот сейчас мы вам...”. На самом деле наука находится глубоком кризисе, особенно наука фундаментальная. Да, в Советском Союзе ученым жилось лучше. Но другое дело, что были идеологические запреты и были гонения на науку. На генетику, на кибернетику... Наша тектоника плит, которая исповедует движение континентов, была под категорическим запретом как проявление буржуазной науки. Все это было. Но что касается материального обеспечения, то у нас был самый большой научный флот. Мы плавали во всех морях и океанах и занимали передовые места, конкурируя с США. А сейчас мы что? Сейчас мы ноль без палочки. Мы потеряли все, что приобрели за советские годы. И это очень грустно. Я говорю про океаны, из которых мы ушли сами, потому что нам перестали давать на это деньги. А теперь попасть туда снова будет стоить очень дорого. Скупой платит дважды.


- А чем живут ваши коллеги по институту?

- Все стараются еще где-то работать, где-то преподавать, где-то консультировать. Вплоть до того, что кандидаты наук из моей лаборатории какое-то время были вынуждены работать лифтерами. А я, будучи начальником лаборатории, был вынужден спрашивать подчиненного: ты завтра на работу придешь или у тебя дежурство в лифте? Вот до чего доводят наш научный молодняк. Поэтому они и разбегаются, уезжают кто в Штаты, кто в Европу. Происходящее сейчас - это настоящий “геноцид” русской науки. Особенно науки молодой. Молодые специалисты должны жить, а не выживать. К сожалению, это во внимание не принимается. Мы потеряли целое поколение талантливых научных работников, и это - вина наших “талантливых” правителей.


НАУКА И НАРОД


- Над чем вы сейчас работаете?

- В прошлом году вышел сборник “Коломна”, в него включены мои стихи, написанные за последние два года. Продолжаю писать и песни. Сейчас идет к завершению работа над циклом телевизионных фильмов. Это сериал по книге моих воспоминаний “След в океане”, который должен скоро выйти. Уже сделано 25 получасовых серий. То есть я все время пытаюсь что-то делать, работать. Сейчас по телевидению, - по-моему, уже в четвертый раз, - по заявкам зрителей идет сериал из 34 моих научно-популярных фильмов, посвященных наиболее актуальным проблемам современной науки, под общим названием “Атланты. В поисках истины”. Эти фильмы достаточно интересны.


- То есть вы занимаетесь и телепроектами?

- Занимался. Меня сейчас одолевают и Академия наук, и просто зрители, все звонят и спрашивают, будет ли продолжение сериала. Я бы и сам с удовольствием этим занялся, материал подобного проекта бесконечен, как бесконечны загадки науки. Но пока от руководства телеканала “Культура” заявок на продолжение не поступало. А жаль, потому что сериал очень интересный.


- Народу интересна наука?

- Безусловно. У нас наука еще и потому в таком дурном положении, что народ вообще не знает, что в ней происходит. Ему это как будто не так интересно. Интересно же людям становится, когда их пугают. Когда грянуло цунами в Индийском океане, сразу все заинтересовались наукой о Земле. Народу интересно то, что касается нашей жизни: будем ли мы жить через год, или нас прихлопнет какой-нибудь астероид, или мы умрем от наводнений или потеплений...


- Ужасы вроде глобального потепления, озоновых дыр и космического мусора присутствуют всегда?

- Конечно. Хотя я отношусь к числу ученых, которые всех успокаивают, потому что ничего такого не произойдет. У нас обычно всех пугают, а я вот не сторонник теории гибели от глобального потепления и прочих ужасов. Я вообще считаю, что ничего такого чудовищного на Земле в ближайшие пару десятилетий не произойдет, если мы сами этого не устроим.


- То есть самое опасное в природе - это человек?

- Человек и то, что он может устроить.


Беседовал Александр КЛЯШТОРИН