Михаил ВЕЛЛЕР - один из самых издаваемых, читаемых и цитируемых современных русских писателей. Безоговорочными бестселлерами, принесшими известность автору, являются “Приключения майора Звягина” и “Легенды Невского проспекта”. В его книгах порой неразделимым образом переплетаются факты и гротескный вымысел, цинизм и мягкая ирония, философия и анекдоты.

За всю свою перманентно писательскую жизнь Веллер накопил богатейший опыт наблюдателя и участника многих человеческих жизней и судеб. О его профессиональном кредо и взгляде на современную Россию и пойдет речь в этом интервью.

Тридцать профессий и одно перо

- Михаил Иосифович, судя по сведениям из вашей биографии, за жизнь вы успели сменить около тридцати профессий. Так ли это?

- Да, в моей трудовой книжке фигурирует примерно эта цифра. Но ваша формулировка не совсем правильна - я их не менял, я ими занимался. Другое дело, что ни одной из этих профессий я не думал заниматься всю жизнь. Но мне очень нравилось в годы молодые и здоровые кусать жизнь со всех возможных концов.

Видите ли, в чем тут дело - турист ничего не может понять в окружающей его действительности: он в ней инороден и самодостаточен, он чужой, зритель. А для того чтобы понять, нужно прожить нормальную жизнь нормальных людей в этом месте: иметь те же заботы, те же трудности, те же заработки или их отсутствие, - только тогда ты можешь что-то знать. А мне хотелось знать.

- А из этих тридцати - что вам запомнилось больше всего?

- Наверное, время, когда я работал скотогоном на Алтае в 1976 году. На языке отдела кадров конторы “Скотоимпорт” профессия называлась “гонщик” - очень красивое слово, вроде пилот “Формулы-1”. Работа продолжалась более полугода в течение всего теплого сезона. Мы принимали скот во внутренней Монголии и по горному Алтаю перегоняли в Бийск. Это была замечательная свободная жизнь.

Первый месяц, конечно, иногда хотелось сбежать куда глаза глядят, но бежать было попросту некуда. А потом человек втягивался, и если с ним ничего не случалось, то все становилось просто прекрасно. Для меня это часть очень хорошей жизни.

- Тогда обратный вопрос: были ли специальности, которые вы до сих пор вспоминаете с содроганием?

- Вы знаете, нет. Я не припомню тех профессий, которые бы мне не нравились. Даже такая бессмысленная работа, как бетонщик формовочного цеха, которой я занимался всего-то менее трех месяцев, была по-своему приятна.

Во-первых, ты ни за что не отвечал. Во-вторых, выходя за проходную, ты напрочь забывал об этом заводе до следующего утра. В-третьих, ты получал свои двести рублей, тогда как в школе за тяжелую работу получал сто. В-четвертых, мы пили там почти каждый день. Если это растянуть на всю жизнь, то боже упаси, а если на два-три месяца для разнообразия, то даже весело вспоминать.

Правда, я сейчас припоминаю, какие напитки мы фильтровали там своими печенками, и это страшно сейчас подумать. Это были дешевые портвейны, отвратительная крашеная бормотуха, которая называлась иногда “Агдам”, иногда “Алабашлы”, иногда “33”, иногда “777”...

- А все-таки объясните, что вас в первую очередь влекло в этих странствиях по специальностям и стране?

- Во-первых, во все времена для молодого человека было нормальным желание уехать на край света и заниматься там невесть чем. Это естественный биологический инстинкт. Молодые самцы входят в возраст, вытесняются из стаи и уходят искать собственной доли, участка, рода - так создан мир, так создана природа.

Дальше уже можно пририсовать такие слова, как “любознательность”, “жадность к жизни”, “поиски себя” и т.д. Кроме того, мне летом нужно было отдыхать головой, потому что за зиму от писания голова очень уставала. Ну и, наконец, нужно было зарабатывать деньги для того, чтобы в следующую зиму работать в Ленинграде за письменным столом, не отвлекая силы на разные работы - вроде кочегара, ночного сторожа, вахтера, сторожа автостоянки.

Но когда говорят: “Писатель изучает жизнь! Писатель пошел в народ!” - это совершеннейшая чушь! Если писатель “уходит в народ”, то лучше бы ему сменить ремесло, потому что жить нужно естественно.

- Как, по-вашему, менять профессию было проще в советские времена или сейчас?

- Я думаю, что сейчас люди могут себе позволить менять профессию гораздо чаще и гораздо легче. Сейчас имеют очень небольшое значение диплом, прописка, национальность - тебя берут в соответствии с теми требованиями, которые выставлены и предъявляются как к кандидату, так и кандидатом. В советское же время господствовал подход анкетный, который был гораздо главнее личного и профессионального. Необходимо было представить сумму бумаг - в противном случае ты никому не был нужен. В наше время человек несравненно свободнее в своем выборе и в своей “отвязанности” от всех властных и канцелярских предписаний.

Типичный советский человек получал специальность раз и навсегда и не менял ее практически никогда. Уже переезд из города в город был огромным событием, и решались на это очень немногие. Советский человек ведь был во многом крепостной - начиная от стопроцентного государственного раба, каким был советский крестьянин до шестидесятых годов, и кончая инженерами из “почтовых ящиков”, где секретность связывала по рукам и ногам и уйти откуда было практически невозможно.

Другое дело, что в советские времена, когда большинство было привязано к своему заводу, меньшинство - в том числе и я - были отвязаны. Но лепить с меня портрет эпохи нельзя ни в коем случае.

- Так кем вы себя в итоге чувствуете после столь частой смены занятий?

- Я никогда не применял сам к себе слово “писатель”, потому что для сколь-либо приличных людей моего поколения сказать о себе “я писатель” - все равно, что сказать о себе “я герой”, или “я благородный”, или “я очень умный человек”. Писатель - это Чехов, это Толстой... Но я всегда предполагал своим основным делом писание книг и практически всегда этим занимался. Я считаю писательство своей основной постоянной профессией, а остальное - лишь эпизоды на поверхности. Писателем я себя по возможности и полагаю.

Быть, а не казаться

- А существует ли вообще такая профессия - писатель?

- Существует, и более того - существовала с давних времен. Первый мировой пример профессионального писателя - Гомер. Первый российский литератор, который пробовал существовать на гонорары, - Пушкин. Но беда в том, что в наши простые времена каждый, кто написал книгу, говорит о себе “писатель”. Вот и пишут на обложках: “адвокат и писатель”, “бизнесмен и писатель”, “музыкант и писатель”, “политик и писатель”. Я полагаю, что не каждый, кто написал книгу, - писатель.

- Я к этому и клоню. Как вам практически поголовное сегодня стремление знаменитостей заделаться писателями?

- В наши оглупительные времена статус писателя - это что-то интеллектуальное, возвышающее человека над массой. То есть человеку недостаточно быть богатым, сытым и знаменитым - ему еще во что бы то ни стало необходимо прослыть “умным”. Но когда я вижу какую-то шмакодявку, которая написала и выпустила какую-то фигню и заявляет о себе как о писателе, я понимаю, что значение слова “писатель” со временем безвозвратно изменилось. Этот человек ведь не может поставить себя на один уровень со Львом Толстым, но может гордо заявить, что у него тоже есть обложка, понимаете?

Это очень интересная сторона современной демократизации - она ярче всего видна на примере интернет-общения, форумов и блогов. Это просто ужас. Ведь в нормальной жизни человек за свои слова отвечает репутацией, биографией, умом, трудом, рожей, наконец, - в общем, всей своей жизнью. В Интернете же человек за свои слова не отвечает ничем - у него нет даже имени, а есть только интернет-кличка. Таким образом, абсолютный дебил полагает себя уравненным с профессионалом. А это бизнес - они ведь платят за пользование Интернетом, с этого кто-то получает деньги.

Точно так же, как знаменитейший “Дом-2”, который не оплевывал только ленивый. Во-первых, на этом тоже кто-то делает деньги, а во-вторых, это прекрасный громоотвод: пусть лучше обсуждают и ненавидят телепередачу, чем ненавидят родную власть, политиков и бизнесменов. Быдлизм в нашей стране насаждается организованным порядком.

- В таком случае самое время определить критерии “настоящести” писателя...

- Настоящих писателей до чрезвычайности мало, и они в меньшинстве случаев совпадают со знаменитыми писателями. К примеру, из всей советской литературы с 1918 до 1991 года осталось в активном обороте всего несколько имен: Ильф и Петров, Булгаков, Стругацкие, Пикуль, Юлиан Семенов... ну, кое-кто еще. А у критики было свое мнение: писатель - это Тендряков, Белов, Распутин, Лидин - кто сейчас помнит Владимира Лидина?

Здесь, видимо, работают разные критерии оценок. Наверное, настоящий писатель это тот, кто работает исключительно на Господа Бога. Трудно определить объективный критерий, но понятно, что это честность, талантливость, единичность созданного произведения.

И еще одна важная деталь: в театре давно существует поговорка “любите искусство в себе, а не себя в искусстве”. Это значит - меня не интересует быть писателем в смысле позиционирования и атрибутирования себя в этом качестве; меня не интересуют поездки в творческие командировки, получение премий из президентских рук и красные корочки члена какого-то союза. Меня интересует только одно - писать настоящую литературу. Все остальное - это фуфло. Писатель - это обычный человек, который нормально ходит по улице и покупает картошку на рынке.

А ведь в советское время были изобретены удивительные инкубаторы писателей, которые назывались “Дома творчества”. Там хорошо кормили, там в обед продавались водочка и вино по магазинным ценам. В сезон туда было не попасть - это ведь Коктебель, Пицунда, Малеевка, Репино, Дубулты...

Но я не могу себе представить писателя с мировым именем, который куда-то едет “писать”! Как в городе существуют градообразующие предприятия, так и для писателя то место, где он существует, является основой его жизни и творчества. Главное - это угол, где есть опора, чтобы положить лист бумаги, и какая-то подставка, чтобы сидеть. Все! Вокруг этого уже накручивается вся остальная жизнь. Если человек думает иначе, то он хочет быть писателем, а не писать - а это две абсолютно разные вещи.

- Тем не менее, в нашем обществе культивируется образ, которому писатель - пусть и подсознательно - стремится соответствовать. Как вам это?

- Меня еще на первом курсе университета поразило римское выражение “быть, а не казаться”. Достоевский по этому поводу писал, что будь он мильонщиком, то специально бы ходил в стоптанных ботиночках и потертом пальтишке, и ему “от этого еще больше сладости бы было”. Так вот - это щегольство, но щегольство высокого стиля.

Когда я работал в 73-м году монтажником на Лентелефильме и там снималась картина на базе Малого театра оперы и балета, то прима-танцовщик Герман Замуэль не был похож на танцовщика нисколько. Он ходил в каких-то мятых штанах, в обвисшем свитерочке, сутулился... А мы с девчонками из кордебалета сидели тогда и выпивали какое-то легкое винцо. Когда они узнали, что мы думаем о Гере, они ему завопили: “Гера, иди сюда! Мальчики не верят, что ты танцуешь!” Он подошел и сказал: “Ребята, спасибо за комплимент. Мне всегда был ненавистен внешний вид балеруна - эдакой услады педераста! Профессионал внешне не должен быть похож на профессионала”.

С тех пор я встречаю этому все больше подтверждений. Человек, который чего-то стоит, по возможности избегает внешней стороны своего успеха. Но поскольку масса у нас никогда не отличалась большим умом, то на рубеже 70-х годов мы вступили в плебейскую эпоху, когда наглое хвастовство и самореклама стали нормой. А сейчас мы с вами видим каждый день самых разнообразных уродов от шоу-бизнеса - что тут можно еще добавить? Вот такое время натворило.

- То есть вы можете со своей стороны подтвердить, что русская литература в наше время находится в тупике?

- Отнюдь. Сейчас в России существует на удивление неплохая литература. Если мы возьмем даже такую коммерческую прозу, как романы Донцовой, Устиновой, Дашковой и Марининой, то это на своем уровне совершенно приличные романы. Это не графомания, если их сравнить с тем, что писалось в СССР в 50 - 60-е годы.

А это мы еще говорим о нижнем слое литературы - о коммерческой беллетристике. Есть один из наиболее раскрученных и любимых писателей молодежи Дмитрий Глуховский - так ведь он умеет очень прилично писать! Он умеет строить фразу и работать над ней, иногда просто приятно читать прекрасную фразу.

Есть еще какое-то количество разумных людей. Замечательна накачка мыслями у Дмитрия Быкова, есть энергичные книги и у Проханова, и у Полякова. Очаровательные женские романы у Людмилы Улицкой...

- А лично вы можете предсказать успех своей книги? Чувствуете ли вы своего читателя?

- Автору всегда сложно судить об этом. На примере своей скромной персоны могу сказать, что реакция на любую книгу может быть непредсказуемая - я в этом неоднократно убеждался. Ты полагаешь, что написанная вещь - суровая чернуха, и вдруг получаешь письмо от читателя, где говорится, что это гимн труду и гуманизму. Ты полагаешь, что написал что-то кровью сердца, и вдруг это публикуют в юмористическом разделе журнала, говорят тебе, как это смешно, и просят продолжать в том же духе.

Я написал четыре года назад книгу “Великий последний шанс”. Уж простите меня за такие слова в собственный адрес, но книги более энергетически накачанной, я подозреваю, в русской литературе не существует. Таковой ее посчитали многие не имеющие отношения к литературе люди - инженеры, политики, милиционеры... А из литературной среды доносилось: “Я с тобой согласен, но почему она такая толстая?” “А почему она написана разговорным языком?” Черт его знает!

Точно так же я не могу предсказать, каким тиражом выйдет книга и каким спросом она будет пользоваться. Когда в период дефолта у меня вышла книга “Все о жизни” тиражом 11 тысяч экземпляров, я полагал, что переизданий больше не будет - дай бог только, чтобы ее вообще издали. С тех пор она переиздается одиннадцатый год, и ее суммарный тираж сейчас уже около 300 тысяч экземпляров. Она читается, цитируется, обсуждается, да к тому же еще и автора кормит. Но, поверьте, этого я не ожидал.

- А что вообще происходит в российской книжной индустрии?

- Сейчас уже ни для кого не секрет, что тиражи выпускаемых книг сильно падают. Съежился на прилавках треш. На все эти псевдолюбовные романчики, псевдобоевички, “покеты”, которые штамповались чернорабочими “на раз”, спрос снизился примерно на треть. В то же время существенно увеличилась на рынке востребованность писателей серьезных и апробированных.

- Вы можете сказать, что кризис отразился на ваших писательских доходах?

- У писателей часто устроено так, что они живут, как школьники, от лета до лета. Сезон меряется по первому июня - первому сентября. Московская книжная ярмарка в первой декаде сентября для многих российских писателей является началом нового рабочего книгопродажного года. Таким образом, в прошлом году все было нормально, а до следующего сентября доживем - будет видно. На моем образе жизни кризис пока не сказался никак, потому что я сижу дома и занимаюсь своими делами.

Могу сказать, что после того, как я в Советском Союзе четыре года издавал первую книгу, после бесконечных рассылов своих рассказов во все существующие редакции, где каждый редактор учил меня, как делать мою работу, я сейчас обращаюсь к Богу с молитвой пролетающего кровельщика: “Господи, лишь бы это подольше не кончалось!”

Жизнь с видом на катастрофу

- Мне кажется, что в наши предсмутные времена к вопросам “кто виноват” и “что делать” нужно добавить вопрос “что происходит”. Вы, с вашим аналитическим умом, можете ответить на него?

- Все очень просто. Вообще сейчас в нашей цивилизации, и в России в частности, насаждается нравственный, ментальный и культурный релятивизм - общество рассыпается. Мы идем к разрушению новой Вавилонской башни. Общество, лишенное единых системообразующих ценностей, неизбежно замещается другим - более определенно и жестко организованным. Заметьте, повсеместно христианство замещается исламом. Мы вступаем в новое средневековье.

- Тогда становится понятным, почему в наше время все меньше места для уважения государством личности...

Видите ли, художник - всегда социально не связанный человек. Он не ходит на работу и, строго говоря, не имеет права рассчитывать на пенсию или иные льготы - он ведь не дает обществу ничего конкретного и материального. Но 97% населения не могут сами организовать свой труд - им нужны готовые социальные клеточки, которые они могут занять и там работать. И будьте уверены, что при нормальных условиях жизни они будут работать честно и приносить пользу другим. Здесь все разговоры о пенсионерах и безработных совершенно правомерны и все претензии к государству законны.

Наши глупые младореформаторы ничего не понимали и не понимают в жизни и подходят к ней чисто теоретически. Справедливость по их рассуждениям является понятием реликтовым, важнее - свободный рынок. Так вот, справедливость - это инстинкт коллективного выживания, спроецированный на плоскость межчеловеческих отношений. А выжить можно только коллективно. Поэтому заботиться о пенсионерах, которые создали все то, среди чего мы живем, - это даже не какая-то там благородная обязанность государства, а единственно возможный порядок вещей.

А наша власть отцепляет больных, пенсионеров, рабочих, которые не могут за себя постоять, и тем самым разрушает народ и самое себя. Доминирующим становится принцип “я урву свой кусок и утащу в свою нору”. “Я увезу деньги в Америку, в Англию, в Австралию, а вы здесь провалитесь пропадом - зато моя семья будет жить там”, - эта мораль напрямую связана с отношением к нашим пенсионерам и нашим больным, поскольку это самоуничтожение народа и страны.

Посмотрите: нигде в мире на прибыль корпораций нет налогов 13%. Во время великой депрессии Рузвельт ввел в демократических и капиталистических США налог на доходы корпораций 80%. Его обвиняли в коммунизме и фашизме, а он отвечал, что страна должна выйти из кризиса, а народ должен встать на ноги. Наша власть никогда не пойдет на такие меры, потому что в этом случае они будут накладывать налоги на себя самих. Если подобные налоги будут введены, то их надо будет вновь отсосать из бюджета - а зачем столько хлопот?

- Когда я слышу подобные рассуждения, у меня тут же в голове всплывает словосочетание “теория заговора”...

- Никогда не нужно искать злого умысла там, где достаточным объяснением является глупость и жадность. Для меня самый вопиющий пример уничтожения страны - уничтожение исторического Ленинграда. Городского ансамбля, равного по красоте Петербургу, в мире не существует. Это - национальное достояние, которое принадлежит всему народу.

А оно уничтожается на глазах по одной единственной причине - прибыль с вложений в строительство в историческом центре города в несколько раз выше, чем с тех же вложений на окраинах. Всё - и никакие американцы здесь не при чем. Вы думаете, американцы платят Кудрину, чтобы он угонял бабки за границу? Кстати, я не знаю - может быть, и платят...

- Каким же может быть выход из того мрака, что вы нам обрисовали?

- Подчеркну, что я категорически не призываю к насилию и свержению существующего строя, потому что мне не улыбается привлекаться по статье Уголовного кодекса. Но еще никогда и никто власть добром не отдавал. Я подозреваю, что когда-то вся российская действительность обрушится, и в этот момент из второго эшелона выскочат новые лидеры, которые начнут грызть старых и разбрасывать популистские лозунги. Будем надеяться, что тогда хоть на какое-то время будет создана более справедливая система управления.

Никакого иного выхода просто нет. Сконструировать национальную идею невозможно - ее можно лишь провидеть. Сегодня может случиться лишь одно: тех, кого надо, - на фонари, и принципиально новое устройство общества. И не приведи господь нам этого.

Послесловие

- Так что же лично вам необходимо от государства?

- За десятилетия советской власти, когда меня совершенно не печатали или печатали очень мало и трудно, у меня сформировалась совершенно четкая просьба к окружающей действительности.

Первое - если я смогу писать то, что я хочу писать, и так, как хочу, и это будет издаваться теми тиражами, которые потребуются людям, и если за это я буду получать среднестатистическую зарплату по стране, чтобы суметь прокормиться, то больше мне ничего не надо.

Второе - я ничего не хочу от государства, ничего не прошу, мне от него ничего не надо. Пусть государство даст мне возможность делать то, что я хочу, и жить так, как получится. Все остальное - огромное спасибо, это от милости Божьей и сверх программы.

- А теперь замкнем круг: вы исколесили всю страну, сейчас живете в Москве. Это итог долгих поисков места для жизни?

- Абсолютно нет. Если бы у нас литературное и издательское дело было организовано так, как в США или во Франции, то я бы не жил в Москве. Я бы жил в Петербурге просто потому, что мне там очень хорошо ходить по улицам. Но у нас все устроено иначе, и если я хочу, чтобы книги выходили с таким макетом, с такими обложками, как мне нужно, то я должен быть здесь и держать руку на пульсе.

А такая прекрасная человеческая мечта - бросить на заднее сиденье чемодан и пару коробок книжек и ехать куда глаза глядят, найти место, купить жилье... Боже мой, какая радость...

Илья КАРПОВ