Графику работы Леонида РОШАЛЯ - руководителя Московского НИИ неотложной детской хирургии и травматологии, кавалера ордена Мужества, доктора медицины (и прочая, и прочая) - не позавидуешь. Мы вклиниваемся в расписание его дня где-то между обходом палат и приемом пациентов. Леонид Михайлович пытается улыбнуться, но в промежутках между вспышками фотоаппарата его лицо с красными от недосыпания глазами вновь обретает отрешенное и бесконечно усталое выражение. А впереди - встреча с коллегами из Российской академии медицинских наук, снова прием пациентов, операция...

КАКОЙ ДОКТОР НЕ ЛЮБИТ БЫСТРОЙ ЕЗДЫ?

- Не похоже, Леонид Михайлович, что вы не напрягаетесь. А расслабляться умеете?

- У меня два метода расслабления. Первый - это сон, в любом положении и в любом месте. Недолго, обычно в течение семи - десяти минут. Могу спать стоя, могу тут, в кабинете, на пол лечь и заснуть. Есть еще способ - сесть за руль. У меня подержанная “Дэу-Эсперo”, маленькая такая машинка. Как галоши, всегда наготове. Сел, поехал.

- Самый любимый автомобиль у вас был?

- Самая любимая, дорогая как память машинка - “жигули” первой модели. Я на нее очень долго копил, даже в долги влез, потом деньги отдавал. Это мой первый собственный автомобиль. Потом было много машин. Я на “Волге”-2410 очень долго ездил. Машина хорошая, хотя и уступает иномаркам. Жаль, что наши никак не могут создать автомобиль не хуже западных. По техническим качествам мне нравятся больше японские машины. Лет двенадцать назад, когда я читал лекции в Японии, купил там “тойоту”. Списанную, всего за 400 долларов. Сказали: “Ну, вы годик на ней проездите”. А я потом на ней десять лет еще ездил!

- Путешествовали на машине?

- Да, конечно! Объездил всю Прибалтику, все Закавказье, Белоруссию. Это еще в советское время. А сейчас куда ездить? Только в Санкт-Петербург и обратно. Город этот очень люблю. Даже не знаю, есть ли у нас такие, кто не любит Петербург. Вот вы любите? Значит, мы в этом солидарны. Хотя полюбил я его не сразу, только в последние годы. Серый он какой-то, да и климат там... Нет, не из-за моды полюбил, просто людей, живущих там, узнал получше. Хорошие люди, интеллигентные.

- Были серьезные ДТП в вашей водительской биографии?

- Нет. Я ведь вожу машину уже лет шестьдесят, наверное. Притом что мне недавно 71 год исполнился. Я впервые сел за руль лет в двенадцать. Отец был командиром авиадивизии, у него на аэродроме стояли американские джипы, “виллисы”. И я угнал один из них, гонял по аэродрому.

- Попало за это?

- Да, наказали. Не отлупили - меня не лупили вообще, хотя отец очень жестким человеком был. Просто не взяли куда-то. Или лишили чего-то. Сейчас уже не помню, чего именно, давно это было.

- Вы тоже суровый папа?

- Сыну виднее. Я сейчас больше не папа, а дед. Моя девятнадцатилетняя внучка - мой самый дорогой человек.

- Правнуков пока нет?

- Ждем! (Смеется.) Но пускай сначала внучка учебу закончит, только начала ведь. Она будущий психолог. Так что династии врачей у нас не будет. Сын Сергей, ему 46 лет, дерматолог по образованию, но ушел в бизнес, абсолютно не связанный с медициной. Я уважаю выбор своих детей. Ведь я тоже выбрал профессию независимо ни от кого. И ни от чего. Просто решил еще в школе, что стану врачом.

“НЕ ХОЧУ БЫТЬ МИНИСТРОМ”

- Систему педиатрии и медицинского обслуживания вообще, по мнению самих же врачей, целенаправленно разрушают. Как остановить это?

- Развал уже остановлен. По крайней мере - пока. Недавно заместитель министра, Халфин, заверил нас, что семейный врач, врач широкого профиля, будет работать только в селе. Раньше, напомню, планировалось убрать из сектора страховой медицины специалистов педиатров и гинекологов, оставить только семейных участковых врачей, а женские консультации и детские поликлиники собирались закрыть. Теперь ломать нашу клиническую сеть не будут. А на селе будут работать более квалифицированные врачи, чем сейчас.

- Вы встречались с новым министром, Зурабовым, после Пироговского съезда врачей?

- Нет пока. Собираюсь с ним пообщаться на заседании, посвященном десятилетию Союза педиатров России. Оказывается, с Зурабовым работать можно. Вот, например, когда создавалось новое министерство здравоохранения и социального развития, которое он возглавил, там не оказалось департамента материнства и детства. Мы, педиатры России, выступили с заявлениями в прессе и обратились к министру. Помогло.

Кстати, сейчас неладно в министерстве образования и науки. Раньше, в старом минобразе, был отдел, который занимался охраной здоровья школьников. Его тоже решили сократить. Будем бороться. А завтра я хотел поговорить с Зурабовым о снижении единого социального налога и следующем из него предложении снизить вдвое расходы на обязательное медицинское страхование (ОМС). Вот мой центр, где мы с вами сидим, финансируется только за счет ОМС: зарплата персонала, питание больных детей, оборудование. А я завтра буду получать половину. За счет чего решать хозяйственные вопросы? Ведь наших маленьких пациентов мы лечим бесплатно и отступать от этого правила не собираемся. А у моих врачей жалованье - две-три тысячи рублей. Чтобы нормально зарабатывать, тысяч по восемь-десять, им приходится жить на работе, брать на себя множество дежурств и операций. У медсестер оклады намного меньше - полторы-две тысячи, и медсестры уходят, у меня уже сейчас их не хватает. Если еще финансирование сократят...

Сейчас у меня появилось новое помещение под нужды института - здесь, рядом, на Большой Полянке. Мы четырнадцать лет за него судились. Там теперь все расчищено, заканчиваем отделку. Нужны деньги на оборудование. Мы ведь не хотим строить советскую больницу.

- Ну да, а сами всегда советскую систему хвалите...

- Я хвалю систему, а не ее финансирование! Оно всегда шло по остаточному принципу, так что пусть коммунисты не хвастаются. Сейчас примерно так же, только денег еще меньше.

- Кстати, откуда устойчивые слухи о том, что Рошаль стал министром?

- Это с президентской предвыборной кампании. Тогда один из кандидатов (Иван Рыбкин. - А.Ч.) включил меня в список членов своего “теневого кабинета министров”. Я был вынужден выступить с заявлением, что министром я становиться не собираюсь. У меня есть другие задачи. Но влиять на ситуацию в нашем здравоохранении, бороться с попытками его уничтожить я хочу и буду.

“Я ВРАЧ, А НЕ АГЕНТ ФСБ!”

- К вам, наверное, только благополучные дети попадают?

- Нет, почему же! И беспризорников привозят на скорой. Только если у них что-нибудь сложное. Мы ведь детский “Склиф”, мы лечим острые заболевания: аппендициты, случаи кишечной непроходимости, перитониты, воспаления костей - остеомиелиты, другие острые гнойные воспаления, черепно-мозговые травмы. Мы стараемся потом таких детей не оправлять на улицу. Уже двух или трех ребят мы устроили в семьи. К сожалению, не знаю, как они там, прижились или нет...

- Самый сложный или курьезный случай помните?

- Не люблю такие вопросы. Все случаи - сложные, а я плохой рассказчик. Ну ладно, но о детях не буду, расскажу о себе.

Во время войны, в эвакуации, у меня сильно заболел живот. Мне поставили диагноз: острый аппендицит. И перед отправкой в госпиталь, бабушка спрашивает: “Ты писать хочешь?”. Я написал целый горшок, и боль прошла. Оказывается, у меня была всего лишь задержка мочеиспускания. Теперь, когда я смотрю ребенка с острыми болями живота, я прежде всего спрашиваю: “Когда ты в последний раз писал?”.

- Ваша последняя экспедиция была ровно год назад, после землетрясения вы ездили в Алжир с бригадой хирургов института. Журналистам там было очень сложно работать. А вам?

- Очень хорошо, нам никто не препятствовал. Мы там долго работали. Даже двух девочек оттуда, девяти и пяти лет, привезли в Москву. Удалось спасти им ножки. Теперь вот скоро выписываем их и отправляем на родину.

- Когда вы собирались спасать иракских детей, в израильском обществе была настоящая буря: “Рошаль об арабах заботится, а нашим детям не помогает! А ведь вроде бы он наш”. Кем, кстати, вы себя считаете - русским, евреем?

- Русским евреем. Только так, вместе, а не отдельно. Но я интернационалист. Разве среди евреев подлецов нет? А среди русских? Что же касается помощи детям, то наша бригада помогала всем ребятишкам - независимо от национальности и религиозной принадлежности. А израильтяне зря обиделись - в 1991 году, в первую войну с Ираком, мы приезжали в Израиль. Помните, когда Саддам Хусейн начал ракетные обстрелы Израиля? Кстати, такие статьи были далеко не во всей израильской прессе.

Нельзя делить детей на своих и врагов! Когда я первый раз летел в Афганистан, мне сказали: “Ты что делаешь? Они же все равно будут русских убивать!” Я сказал: “Может, 198 будут стрелять, а двое вспомнят, что детский доктор из России моего ребенка спас. И не будут стрелять”.

- После вашего открытого письма Ирине Хакамаде по поводу гибели заложников “Норд-Оста”, где вы заступились за Путина, кем вас только не называли. Чеченцы - “агентом ФСБ”, либералы - “подпевалой власти”. Было заявление, подписанное членами организации родственников погибших: “Как вам не стыдно?” Помнится, один из журналистов после “Норд-Оста” сказал вам хорошую фразу: “Боюсь, что из вас сделают государственного святого и будут вашими устами озвучивать угодные власти заявления”. Здесь такого не было?

- Не было. Я врач, а не сексот. Меня ни купить, ни запугать невозможно. Лизоблюдом тоже никогда не был и не буду. Я абсолютно честен перед обществом и перед собой и честно отстаиваю свою позицию. Если она кому-то не нравится - это его дело. Кстати, в отношении всей либеральной общественности вы неправы. Многие правозащитники, даже многие соратники Хакамады, в том числе Чубайс, ее не поддержали. В ее заявлении слишком много политики.

Подобной грязи было много. Вот недавно в Интернете прочитал статью одного проповедника. Тот называет меня “иудой”, который принес заложникам отравленную воду. Он немного погорячился - воды у меня не было, только лекарства. Что же касается родственников погибших... Мне было горько читать их заявление. Кстати, я не знаю, кто такая Татьяна Карпова (автор заявления организации родственников погибших - А.Ч.), насколько она уравновешенный человек, что она делает сейчас и что она сделала тогда... Но я больше слышал слов благодарности - от тех, кто был в “Норд-Осте”, и от родителей детей, которые до сих пор ко мне приходят.

- Вы всегда говорили, что ничего не боитесь. Как это у вас получается? Опасность еще не стала для вас наркотиком?

- Не стала. Это не любовь к риску, а желание помочь. А как не бояться... Просто, когда я делаю свою работу, то ни на что другое не обращаю внимания - важнее спасти ребенка. Но теперь сказать, что совсем ничего не боюсь, я не могу. Я очень боюсь быть оклеветанным. Это гораздо страшнее физической смерти.

Алексей ЧЕБОТАРЕВ