Монголия: портрет перемен на фоне безвременья

Фото: Александр Цветков / "Солидарность"

Великое Синее Небо, Хух Тэнгэр, древнее божество кочевников, не любит суеты. Если вы попали в Монголию, да еще не на своем авто, постарайтесь отучиться от привычки торопиться и планировать время. Если говорят, что микроавтобус или “коллективное такси” из пункта А в пункт Б отправится, скажем, в двенадцать часов - будьте готовы, что уедете вы в лучшем случае в четыре... К тому же в Монголии чем дальше от столицы, тем более неожиданным и приятным сюрпризом становится асфальт. Классическая дорога в монгольской глубинке - это гроздь пыльных колей и направлений. Она может раскидываться на несколько сот метров в ширину - по степи ехать бывает проще, чем по разбитой до состояния стиральной доски грунтовке. Зато если вы застряли в степи и коротаете время в ожидании проходящей машины, ее вы увидите за несколько километров - по высокому столбу пыли.

Полторы тысячи километров из Улан-Батора на Алтай, к западной границе, маршрутный ПАЗик преодолевает двое-трое суток - довольно тяжелых, учитывая, что он, скорее всего, будет набит под завязку: с частотой и качеством пассажирских перевозок в Монголии дело обстоит куда скуднее, чем в России. А если, как я, останавливаться в дороге и передвигаться попутным транспортом - то закладывайте на это расстояние дней пять.

В советское время из всех “заграниц” Монголия была нам ближе всех - отечественные строители и инженеры строили города в степи. Советские же специалисты с помощью коллег из стран народной демократии помогали налаживать промышленность в стране, которую решили поднять в социализм напрямую из “темного феодального прошлого”. Потом пришли 90-е - уехали спецы, ушли военные. Многие из тех, кто учил русский язык в средней школе, успели его забыть. Монголия, десятилетиями - еще с царских времен, когда Россия помогла ей добиться независимости от Китая - волей-неволей тесно связанная с северным соседом, предпочла разнообразить внешнеполитические и экономические приоритеты (главным образом глядя в сторону Китая).

Правда, с недавних пор ситуация поменялась: за два последних года на фоне ссоры России с Западом интерес к Монголии у отечественных властей существенно вырос: было подписано соглашение о безвизовом режиме, которое до этого не могли принять годами. Договорились и о строительстве газопровода в Китай через территорию страны, а монгольские военные в этом году впервые приняли участие в параде Победы у кремлевских стен (до этого здесь были разве что воины хана Тохтамыша).

ИЗ “МЛАДШИХ БРАТЬЕВ” В “АЗИАТСКИЕ ВОЛКИ”

В Монголии - седьмой по площади стране Азии - всего три миллиона жителей, и половина из них живет в столице. Улан-Батор - город эклектичный, непоседливый и мало на что похожий.

Его динамичность, впрочем, понятна - двести с небольшим лет назад будущий Улан-Батор, тогда называвшийся просто Их Хурээ (Великий Монастырь), ставка духовных лидеров монгольских буддистов, почитавшихся как земные проявления Будды и перерождения славных святых, прикочевал на нынешнее место на берегах реки Толы. Да так здесь и остался, отстроившись причудливыми монастырями - монголами тогда правили хутухты и богдо-гэгэны, верховные ламы.

Монастыри, чудом пережившие эпоху гонений 30-х, которые здесь, в Монголии, оказались еще сильнее, чем в СССР, позже были “запечатаны” внутри нового социалистического города.

Спустя четверть века после падения советского блока вождь народной революции Сухэ-Батор по-прежнему красуется на каменном коне на центральной площади города. Рядом с дворцом правительства - неизменный Дом профсоюзов в тяжелых сталинско-чойбалсановских формах - на том же месте, где он стоит в любом уважающем себя постсоветском областном центре, подчеркивая свою былую роль “приводного ремня” от власти к массам.

Впрочем, главный на площади теперь - величавый Чингисхан, недавно посаженный у фасада Дома правительства в окружении бронзовых ханов-потомков, а фотографируются на его фоне не пионеры, а иностранные туристы.

Архитектура монгольской столицы кажется знакомой до боли - все те же блочные многоэтажки, тесные “хрущевки” или кирпичные “сталинки”. Советские строители были некогда наравне с военными самой многочисленной кастой иностранцев в МНР. Но архитектурой сходство не ограничивается: неброско одетых людей, которых встречаешь по дороге, выдает очень знакомое, “наше” выражение на лицах, которое никуда не делось за более чем два десятка лет.

Есть в Улан-Баторе районы “Москва” и “Жуков” (будущий маршал, а тогда комкор, командовал советским контингентом в столкновении с японцами при Халхин-Голе), а на улицах немало русских магазинчиков и кафе с пельменями и борщом. Их, правда, все активнее теснят корейские конкуренты - даже одна из центральных улиц Улан-Батора названа Сеульской.

Однако, лишь немного отойдя от оживленных улиц, вы окажетесь в совсем ином мире - холмы в стороне от центра заняты тесными кварталами юрт, огороженных квадратиками шатких заборов. В этой части города, где нет водопровода, центрального отопления и канализации, но много детей и пронзительно лающих собак, живет почти половина населения Улан-Батора. Слишком много вчерашних пастухов и жителей дальних городков перебрались в столицу от неурядиц, обрушившихся на страну после излишне резвого перехода к свободному рынку или просто в попытке вырваться из пастушеского быта. По сравнению с 80-ми годами население столицы выросло в три - четыре раза. А капитальное жилье с каждым годом все дорожает. Сейчас цена квадратного метра в многоквартирном улан-баторском доме - около семисот долларов при “средней по больнице” столичной зарплате в пять сотен.

А еще с трущобных холмов открывается хороший вид на модные бизнес-центры, которые за последние годы выросли в центре столицы - как симптом того, что перемены в стране происходят быстрее, чем может показаться на первый взгляд.

Эксперты - из тех, что посмелее - прочат Монголии статус “волка в семье азиатских тигров”: в последние годы она вошла в число самых быстроразвивающихся стран мира. Все, конечно, относительно - учитывая, что первым в списке оказался Южный Судан - но процесс налицо: после кризиса 90-х, обрушения построенной при социализме экономики и старых внешних связей иностранные инвесторы стали вкладывать деньги в страну. Точнее - в богатства ее недр.

По обычаям монголов, “сон земли” тревожить грешно: даже обрабатывать поля и огороды кочевники Халхи стали лишь при социализме - да и теперь занятие это большого распространения в стране не получило. Только в социалистическое время в Монголии появились первые шахты и горные разработки - неудивительно, что вчерашние скотоводы поначалу очень неохотно спускались в забой. Между тем, в недрах нагорий Халхи и пустыни Гоби, как говорят сами местные, содержится “вся таблица Менделеева”, причем у иных месторождений не так много аналогов в мире.

Оую Толгой, в переводе “Бирюзовый холм”, в южной части Гоби близ китайской границы - один из крупнейших медных рудников на Земле. Запасов этого металла здесь - на шесть десятков лет добычи. Мало того, на Бирюзовом холме вдоволь и золота. В 2000-х, когда страна стала открываться инвесторам, разработку отдали на откуп австралийско-канадской корпорации Rio Tinto. Недавно стороны не поделили доходы, Rio Tinto приостановила работу рудника, проведя массовые сокращения - в итоге общий язык правительство и инвесторы все же нашли.

Сейчас темпы роста, которые набрала Монголия на ресурсной ренте и экспорте полезных ископаемых в Китай, снизились, но, например, только с 2010 по 2011 год ее основные экономические показатели выросли на 20%.

Оптимисты вспоминают: полвека назад и Дубай был небольшим рыбацким поселком. Пессимисты напоминают, что медная и золотая игла ничем не лучше нефтяной.

В любом случае, соседи монголов в Бурятии и на Алтае, к которым те после отмены виз и падения рубля стали ездить по делам и за покупками с невиданной доселе интенсивностью, не без ревности отмечают, глядя на выстраивающийся в очередь у границ монгольский автопарк: “А хорошо стали жить”. Зарплаты невысокие - но, во-первых, почти половина населения страны так или иначе связана с бизнесом - не в скотоводстве, так в сфере услуг, а во-вторых, подержанный корейский или японский джип или микроавтобус в стране (по рассказам) можно взять за десять - тринадцать тысяч долларов. У Монголии нет своего автопрома, чтобы поддерживать его заградительными пошлинами.

Впрочем, около 80 процентов территории страны - это по-прежнему бескрайние пастбища, на которых порою можно и забыть, “какое... у нас тысячелетье на дворе”.

ИНТЕРНАТ ДЛЯ КОЧЕВНИКА

Над озером Толбо-Нур опускается закат. Алтайские предгорья - дальний запад страны. Даже живут здесь в основном не монголы, а казахи, предки которых полтора века назад пришли на монгольский Алтай за свежей травой для отар, да и чтобы оказаться подальше от алчных чиновников “белого царя”.

У Зардыхана, который позвал меня в гости, когда я шел по пастбищу мимо, морщинистое круглое прожаренное дочерна лицо и детские глаза. При социализме он учился в танковом училище в Улан-Баторе, помнит русский и очень хочет пообщаться. Мне приходится подарить ему две русских книги из рюкзака и поработать “Яндексом”. Зардыхана давно волнует, где умер Ньютон и родился Христос, и был ли евреем Эйнштейн - а спросить не у кого.

- Саша, а метро - это как? Это автобусы специальные такие?

На горизонте маячит обтянутый высохшей шкурой скелет лошади - волк в свое время задрал. Надо же, конский труп тоже может служить отрадой для глаза в степном однообразии.

Зардыханово семейство пытается загнать в тесную кошару четыре сотни коз и овец, а затем отделить молодняк из общей массы. Это, оказывается, непросто - заняты все, и взрослые, и дети, которые с двойным, явно излишним рвением секут кнутами по овечьим, в клочьях грязной шерсти, бокам.

Такое стадо, как у Зардыхана и его родни, - это средний по местным меркам достаток. Семья, у которой лишь двести голов, будет считаться бедной. Совсем другое дело тысяча...

В степи по-прежнему живет со стадами около четверти жителей Монголии. После демократической революции власти разрешили приватизировать стада, а пастбища по монгольской Конституции - общественное достояние, приватизировать их нельзя... Иные, как семья Зардыхана, живут натуральным хозяйством, иные имеют неплохой бизнес - особенно те, кто связан с производством кашемира, а это важная статья монгольского экспорта и очень прибыльная ниша.

Но степной быт в любом случае не слишком разнообразен. Юрта - по-монгольски “гэр” - изобретение мудрое и потому вот уже больше тысячи лет она существует без особенных изменений. В гэре нежарко летом, а зимой он прекрасно держит тепло от железной печи, которую в наше время ставят там, где раньше из аргала (сушеного навоза) и саксаула разводили очаг. В юрте все на виду - ни перегородок, ни личного пространства. Впрочем, в степи всегда все на виду... По-прежнему на почетном месте в монгольском доме расписной алтарь с семейными фотографиями, котел, в котором варится и мясо, и чай, а также, если хозяин держит лошадей - кожаный мешок, в котором доходит до кондиции айраг - кумыс. Из примет современности - солнечные батареи, радиоприемники, телевизоры и смартфоны, а поодаль - внедорожник или мотоцикл.

Разобрать и собрать гэр, чтобы переехать на новое место, можно за пару часов, весит он около двухсот килограмм. Постройка юрт поставлена на поток - приобрести такую “переносную недвижимость” можно тысячи за полторы долларов, а порой и дешевле.

Чем больше свободной земли - тем кочевнику лучше; но тут уж с какой стороны посмотреть. Так, ближайшая школа, скорее всего, будет лишь в сомоне (центре района), а это может быть и за сто, и за двести километров. Поэтому летом дети - семьи в степи большие - помогают старшим обращаться со стадами (в седле юные монголы сидят с младых ногтей), а с началом учебного года отправляются в райцентр, где поселяются в интернате. Система, учрежденная еще в эпоху “народной демократии”, непростая - но благодаря ей Монголия очень выгодно отличается от других “развивающихся” стран. Уровень неграмотности здесь всего два процента.

Другое дело, что не все дети кочевников, особенно мальчики, могут кончить курс. До сих пор их нередко забирают из школы до срока: на пастбище не хватает рук. Сейчас таких случаев уже гораздо меньше, чем в 90-е, когда колхозные стада были приватизированы, а многие араты (скотоводы), не справившись с новыми реалиями, стали стремительно нищать. Деньги и сейчас не всегда в избытке водятся в кармане у скотовода - пусть и обладателя тучного стада, а тогда даже взносы на школьные нужды делались натурой - мясом. Его-то в Монголии почти всегда в избытке при любом экономическом укладе и политическом режиме.

Второй больной вопрос - медицина. Сто - двести километров до сомонной больницы по пыльным ухабам на собственном авто - нелегкое испытание, особенно для тяжелобольного...

При переходе к рынку в Монголии, разрешив коммерческую врачебную деятельность, сохранили бесплатную медицину. Но из-за многолетнего дефицита финансирования во многих больницах до сих пор серьезные проблемы с необходимым оборудованием, и, что еще важнее, нехватка сколь-нибудь квалифицированных специалистов. При социализме в Монголии работало немало врачей из Советского Союза, многие монгольские медики получали образование в СССР. Монгольские студенты и сейчас отправляются учиться в Иркутск и Барнаул, только вот специальности они выбирают все чаще более рыночные: зарплата врача в Монголии в несколько раз ниже российской.

Наконец, скотовод на кочевье как никто беззащитен перед причудами местного климата. Ведь Монголия - одно из самых “резкоконтинентальных” мест Азии.

...Хаянхярваа носит лихие черные очки, шляпу и ковбойский ремень на солидном животике. Он - продюсер небольшой улан-баторской киностудии и уже третью неделю колесит со своей командой по стране, делая телерепортаж о готовности властей аймаков (провинций) к превратностям стихии. Летом кочевника подстерегает засуха, зимой - морозы, которые могут в отдельных местах достигать минус пятидесяти.

С морозами в степь приходит и особое монгольское бедствие - дзуд - сочетание низких температур и бескормицы, грозящее гибелью скоту и разорением и голодом его хозяевам. У дзуда разные лица: “черный” дзуд случается морозной малоснежной зимой после засушливого лета, оказавшегося бедным на траву. Бывает дзуд и “белым” - когда, против обычного, выпадает столько снега, что скот не может пробиться к корму. Третий вид дзуда - “стеклянный”, когда морозы ударяют после дождей, и трава оказывается запечатана ледяной коркой.

После засухи 2009 года, выжегшей траву на пастбищах, наступили холода, каких здесь не помнили уже три десятка лет. Чрезвычайное положение было объявлено в половине аймаков страны; скот гиб от голода и морозов миллионами - так что многие семьи потеряли более половины своих стад. Над страной нависла угроза голода и эпидемий: достаточных средств, чтобы утилизировать трупы животных, государство найти не могло. Весна 2010 года, когда вскрылись реки, оказалась напряженной и для сотрудников МЧС из приграничных российских районов: разлагающиеся туши стало приносить по разлившимся рекам в Россию.

- Государство держит специальный банк кормов, которые, если надо, будет распространяться между нуждающимися, - рассказывает, сбиваясь с русского на английский и обратно, Хаянхярваа. - А еще власти аймаков обычно договариваются, если где-то существует проблема, обеспечить перемещение людей на непострадавшие территории.

Пять лет назад к дзуду власти оказались совершенно не готовы - помогать оказавшейся перед угрозой голода стране пришлось всем миром. В этом - вспоминая почти тогда же бушевавшие российские пожары - мы с Монголией, пожалуй, родня...

ЭПИЛОГ

Зардыхан треплет в мозолистых руках словарь русского языка, который я ему подарил.

- Саша, я тебя приглашаю. Много раз приезжай сюда, пожалуйста! И, пожалуйста, приглашай ты меня в Москву - я очень хочу смотреть Москву.

Он просит прислать ему из России болотные сапоги: в округе можно найти только китайские, а они, жалуется Зардыхан, негодящие. Я собирался даже взять его адрес (хотя где в степи почтовые ящики?), да забыл.

Очевидно, придется возвращаться самому.

Александр Цветков / "Солидарность"