Христианнейший губер и постсоветский «бобок»

- Добрый вечер, я рад приветствовать гостей форума, - держал речь Полтавченко. - Отсюда наш город взял свое начало. Мы рады, что вы можете не только поработать, но и насладиться красотами Петербурга. Я желаю всем гостям доброго настроения, успехов и уверенности в завтрашнем дне.

На этом официальная часть вместе с феерией завершились. Мэр отчалил пришвартовывать катер, а гости потянулись к шатрам с напитками и закусками... Прием журнала Forbes "Future in Russia" проходил во дворе Михайловского театра, где специально для этого случая воздвигли павильон со сценой, барными стойками и многочисленными экранами для голографического и  проекционного 3D шоу. К сцене в глубине двора вела футуристическая черно-белая "труба"... Гости обсуждали итоги прошедшего дня, футбол, дальнейшую программу форума. Глубокой ночью в кулуарах решался животрепещущий вопрос: "У кого хватит сил добраться до вечеринки Михаила Прохорова?".»

КЛАССИКИ НА ЗЛОБУ ДНЯ

Ф.М.Достоевский. «БОБОК» (1873):

«Ходил развлекаться, попал на похороны. Дальний родственник... Провожал до кладбища в числе других; сторонятся от меня и гордятся. ...  В лица мертвецов заглядывал с осторожностью, не надеясь на мою впечатлительность. Есть выражения мягкие, есть и неприятные. Вообще улыбки не хороши, а у иных даже очень...  Заглянул в могилки -- ужасно: вода, и какая вода! Совершенно зеленая и... ну да уж что! Поминутно могильщик выкачивал черпаком...   Затем участвовал собственноручно в отнесении гроба из церкви к могиле. Отчего это мертвецы в гробу делаются так тяжелы? Говорят, по какой-то инерции, что тело будто бы как-то уже не управляется самим... или какой-то вздор в этом роде; противоречит механике и здравому смыслу… Не понимаю только, зачем остался на кладбище; сел на памятник и соответственно задумался.   Начал с московской выставки, а кончил об удивлении, говоря вообще как о теме. Об "удивлении" я вот что вывел:   "Всему удивляться, конечно, глупо, а ничему не удивляться гораздо красивее и почему-то признано за хороший тон. Но вряд ли так в сущности. По-моему, ничему не удивляться гораздо глупее, чем всему удивляться. Да и кроме того: ничему не удивляться почти то же, что ничего и не уважать. Да глупый человек и не может уважать"...   Надо полагать, что я долго сидел, даже слишком; то есть даже прилег на длинном камне в виде мраморного гроба. И как это так случилось, что вдруг начал слышать разные вещи? Не обратил сначала внимания и отнесся с презрением. Но, однако, разговор продолжался. Слышу -- звуки глухие, как будто рты закрыты подушками; и при всем том внятные и очень близкие. Очнулся, присел и стал внимательно вслушиваться.(…)

   "Здесь покоится тело генерал-майора Первоедова... таких-то и таких орденов кавалера". Гм. "Скончался в августе сего года... пятидесяти семи... Покойся, милый прах, до радостного утра!"

   Гм, черт, в самом деле генерал! На другой могилке, откуда шел льстивый голос, еще не было памятника; была только плитка; должно быть, из новичков. По голосу надворный советник.(...)

   -- Ну да известно, ваше превосходительство, так как здесь новый порядок.

   -- Какой же это новый порядок?

   -- Да ведь мы, так сказать, умерли, ваше превосходительство.

   -- Нет, я бы пожил! Нет... я, знаете... я бы пожил! -- раздался вдруг чей-то новый голос, где-то в промежутке между генералом и раздражительной барыней.

   -- Слышите, ваше превосходительство, наш опять зато же. По три дня молчит-молчит, и вдруг: "Я бы пожил, нет, я бы пожил!" И с таким, знаете, аппетитом, хи-хи!

   -- И с легкомыслием.

   -- Пронимает его, ваше превосходительство, и, знаете, засыпает, совсем уже засыпает, с апреля ведь здесь, и вдруг :"Я бы пожил!"

   -- Скучновато, однако,-- заметил его превосходительство. (…)

   -- Авдотья Игнатьевна,-- заговорил льстивый чиновник.-- Подождите капельку, новенькие заговорят.

   -- А молодые люди есть между ними?

   -- И молодые есть, Авдотья Игнатьевна. Юноши даже есть.

   -- Ах, как бы кстати!

   -- А что, не начинали еще?-- осведомился его превосходительство.

   -- Даже и третьёводнишние еще не очнулись, ваше превосходительство, сами изволите знать, иной раз по неделе молчат. Хорошо, что их вчера, третьего дня и сегодня как-то разом вдруг навезли. А то ведь кругом сажен на десять почти все у нас прошлогодние.

   -- Да, интересно.

   -- Вот, ваше превосходительство, сегодня действительного тайного советника Тарасевича схоронили. Я по голосам узнал. Племянник его мне знаком, давеча гроб опускал.

   -- Гм, где же он тут?

   -- Да шагах в пяти от вас, ваше превосходительство, влево. Почти в самых ваших ногах-с... Вот бы вам, ваше превосходительство, познакомиться. (…)

   -- Что? Куда?-- приятно хохоча, заколыхался труп генерала. Чиновник вторил ему фистулой.

   -- Милый мальчик, милый, радостный мальчик, как я тебя люблю! -- восторженно взвизгнула Авдотья Игнатьевна.-- Вот если б этакого подле положили!

   Нет, этого уж я не могу допустить! и это современный мертвец! Однако послушать еще и не спешить заключениями… Однако что далее.    Но далее началась такая катавасия, что я всего и не удержал в памяти, ибо очень многие разом проснулись: проснулся чиновник, из статских советников, и начал с генералом тотчас же и немедленно о проекте новой подкомиссии в министерстве -- дел и о вероятном, сопряженном с подкомиссией, перемещении должностных лиц, чем весьма и весьма развлек генерала. Наконец, обнаружила признаки могильного воодушевления схороненная поутру под катафалком знатная барыня. Лебезятников (надворный советник) очень суетился и удивлялся, что так скоро на этот раз все просыпаются. Признаюсь, удивился и я; впрочем, некоторые из проснувшихся были схоронены еще третьего дня, как, например, одна молоденькая очень девица, лет шестнадцати, но все хихикавшая...

   -- Ваше превосходительство, тайный советник Тарасевич просыпаются! -- возвестил вдруг Лебезятников с чрезвычайною торопливостью. (…)

   -- Как, граф Петр Петрович... да неужели же вы... и в таких молодых годах... Как сожалею!

   -- Да я и сам сожалею, но только мне все равно, и я хочу отвсюду извлечь всё возможное. И не граф, а барон, всего только барон. (…)

   -- Ах, какой мерзкий! Только я все-таки рада; вы не поверите, Клиневич, не поверите, какое здесь отсутствие жизни и остроумия.

   -- Ну да, ну да, и я намерен завести здесь нечто оригинальное. Ваше превосходительство,-- я вас, милый старец, просто расцеловать хочу, да, слава богу, не могу. Знаете вы, господа, что этот дедушка  сочинил? Он третьего дня аль четвертого помер и, можете себе представить, целых четыреста тысяч казенного недочету оставил? Сумма на вдов и сирот, и он один почему-то хозяйничал, так что его под конец лет восемь не ревизовали. Воображаю, какие там у всех теперь длинные лица и чем они его поминают? Не правда ли, сладострастная мысль! Я весь последний год удивлялся, как у такого семидесятилетнего старикашки, подагрика и хирагрика, уцелело еще столько сил на разврат, и -- и вот теперь и разгадка! Эти вдовы и сироты -- да одна уже мысль о них должна была раскалять его!.. Я про это давно уже знал, один только я и знал, мне Charpentier передала, и как я узнал, тут-то я на него, на святой, и налег по-приятельски: "Подавай 25 тысяч, не то завтра обревизуют"; так, представьте, у него только тринадцать тысяч тогда нашлось, так что он, кажется, теперь очень кстати помер. (…)

   -- Довольно! -- порешил Клиневич,-- я вижу, что материал превосходный. Мы здесь немедленно устроимся к лучшему. Главное, чтобы весело провести остальное время; но какое время?.. Скажите, по-первых (я еще со вчерашнего дня удивляюсь), каким это образом мы здесь говорим? Ведь мы умерли, а между тем говорим; как будто и движемся, а между тем и не говорим и не движемся? Что за фокусы?

   -- Это, если б вы пожелали, барон, мог бы вам лучше меня Платон Николаевич объяснить… Платон Николаевич, наш доморощенный здешний философ, естественник и магистр. Он несколько философских книжек пустил, но вот три месяца и совсем засыпает, так что уже здесь его невозможно теперь раскачать. Раз в неделю бормочет по нескольку слов, не идущих к делу. Он объясняет всё это самым простым фактом, именно тем, что наверху, когда еще мы жили, то считали ошибочно тамошнюю смерть за смерть. Тело здесь еще раз как будто оживает, остатки жизни сосредоточиваются, но только в сознании. Это -- не умею вам выразить -- продолжается жизнь как бы по инерции. Всё сосредоточено, по мнению его, где-то в сознании и продолжается еще месяца два или три... иногда даже полгода...

   -- Довольно глупо. Ну а как же вот я не имею обоняния, а слышу вонь?

   -- Это... хе-хе... Ну уж тут наш философ пустился в туман…

   -- Довольно, и далее, я уверен, всё вздор. Главное, два или три месяца жизни и в конце концов -- бобок. Я предлагаю всем провести эти два месяца как можно приятнее и для того всем устроиться на иных основаниях…

   И тут я вдруг чихнул. Произошло внезапно и ненамеренно, но эффект вышел поразительный: всё смолкло, точно на кладбище, исчезло, как сон. Настала истинно могильная тишина. Не думаю, чтобы они меня устыдились, решились же ничего не стыдиться! Я прождал минут с пять и -- ни слова, ни звука. Нельзя тоже предположить, чтобы испугались доноса в полицию; ибо что может тут сделать полиция? Заключаю невольно, что все-таки у них должна быть какая-то тайна, неизвестная смертному и которую они тщательно скрывают от всякого смертного».